– Лахлан, ты жив, дружище?
Сомнительно. Больше того – в этот момент даже нежелательно, хотя боль от раны скорее надоедала, чем мучила. Лахлан Макгрегор лежал на земле; кровь впитывалась в дерн. Он понимал, что смертельную рану получила его гордость: противно, когда лэрда клана Макгрегоров вынуждают присоединиться к обыкновенным грабителям. Но то, что он имел глупость получить ранение, вообще ни в какие ворота не лезет.
– Лахлан? – снова настойчиво окликнул один из членов его клана.
– Да вроде не помер, так что не вздумай тащить мое тело домой, Ранальд. Пусть гниет тут, как оно того и заслуживает.
По другую сторону от него кто-то негромко рассмеялся.
– Ну вот, зря тревожился, Ранальд, – сказал Джиллеонан Макгрегор. – Разве можно серьезно повредить эту огромную тушу одним крошечным кусочком свинца из пистолета какого-то англичанишки?
Лахлан хмыкнул. Ранальд, убедившись, что лэрд жив, вздохнул.
– Да я не боялся, – проговорил он одновременно хвастливо и с облегчением. – Только как мы взгромоздим его на лошадь? Если он сам не встанет, ему и правда придется здесь гнить: ведь его даже вдвоем не поднять!
– Ну, тут волноваться нечего. Я припоминаю, как мы однажды развели огонь у его ног – он был тогда еще совсем молодым. Удивительно, до чего проворен бывает даже такой громила, как старший Макгрегор, если…
Лахлан тихо зарычал: он хорошо помнил это происшествие. Джиллеонан снова рассмеялся, а Ранальд прищелкнул языком и серьезно заметил:
– Не стал бы я этого делать, кузен. Огонь укажет англичанам, где мы находимся, если они, дураки, еще нас ищут.
– Верно. Никакого огня и не понадобилось бы, если бы лэрд дождался нашего возвращения домой, а потом уже падал со своей коняги. Но ждать он не стал и вот теперь лежит тут. Можешь что-нибудь предложить?
– Могу, – запальчиво ответил Лахлан. – Я переломаю вам обоим шеи, и тогда будем гнить здесь втроем.
Оба его родича знали, что огромный рост Лахлана – шесть футов и семь дюймов[1] – болезненная для него тема. Они подначивали его, чтобы он разозлился, но не настолько, чтобы их прикончить, и встал самостоятельно.
Пока было непонятно, насколько он разозлился, поэтому Ранальд сказал:
– Если ты не возражаешь, Лахлан, мне не хотелось бы гнить так близко от границы с Англией. Вот наверху, в горах, я бы согласился, но здесь, в низине… Нет, мне это не по нутру.
– Тогда заткнитесь и дайте немного прийти в себя. Может, я сам смогу сесть на лошадь.
Предложение было встречено полным молчанием. Надо полагать, они разрешили ему отдохнуть, но беда в том, что он не был уверен, остались ли у него силы, отдыхай – не отдыхай. С каждой минутой он слабел, силы покидали его. Чертова рана. Если бы он не почувствовал, как пуля вошла в него, он бы не мог с уверенностью сказать, что ранен в грудь. Тело онемело еще до того, как он рухнул с лошади.
– Спорим, он снова размечтался, потому его и подстрелили, – опять стал подначивать Джиллеонан, когда через несколько минут Лахлан так и не сдвинулся с места. – Он уже больше года сохнет по рыжей красотке, которую украл у него англичанишка.
Лахлан прекрасно понимал: его родич пытается снова пробудить в нем гнев, чтобы он наконец встал. И, черт подери, ему это удалось, потому что слова Джиллеонана были чистой правдой.
Когда в него стреляли, он был погружен в мысли о красавице Меган с огненно-рыжими волосами и огромными темно-синими глазами – более красивой девушки он не встречал. Он думал о ней всякий раз, когда они выходили на грабежи к границе Англии, потому что именно тут он ее встретил – и потерял. Конечно, и в другое время он вспоминал ее, но это было его дело, и другим соваться нечего, какую бы цель они ни преследовали.