1а
1812. Натура. Июнь. Ночь. Неман.
Правый (русский) берег
Ночь тиха. Громко квакают лягушки в густых камышах.
Вдруг со стороны реки раздается странный плеск. Камыши начинают чуть шевелиться, и видно, что в них – с нашей стороны реки – егерские секреты. Слышен шепот.
Поручик Ленгорн: Господа, что это? Я слышал плеск.
Прапорщик Закревский: Давайте я сплаваю, посмотрю.
Поручик Ленгорн: Нет. Нет, вон кто-то плывет. Перехватим его на берегу.
Камыши затихают, и мы видим, что по реке плывет человек.
Похоже, он ранен и двигается через силу. Вот он добирается до берега, поднимается и, шатаясь, бредет в камыши. На нем лишь исподнее, а по мокрой ткани расползается что-то темное. Со всех сторон во тьме появляются егеря, кто-то спрашивает: «Кто вы?» В ответ незнакомец обессиленно опускается на осоку и шепчет: «Передайте Барклаю – война! ВОИНА!»
2а
За два с половиной года до этого. 1810. Январь.
Павильон. День. Санкт-Петербург.
Дом Переца. Вестибюль
В вестибюле бывшего дворца Куракина, а нынче дома Переца темно, и во тьме какое-то шевеление. Наконец в неверном свете единственной свечи появляются хозяин дома Абрам Израилевич Перец и новый обер-прокурор Михаил Сперанский. Сперанский говорит Перецу извиняющимся голосом.
Сперанский: Вы уж простите меня, не хотел я вас утруждать… Однако нынче перевели меня в Санкт-Петербург, и я по старой памяти написал моему хозяину – князю Александру Куракину в Париж, мол, не могу ли я остановиться на время в каком-то из его пяти столичных дворцов. Так он указал мне на ваш… Вот странно!
Перец: И впрямь! Даже и не пойму, с чего он решил, что мой дом все еще почему-то его… Однако раз он полномочный посол в великой Франции да с самим Бонапартием ручкается, так уж и быть… Кстати, прослушал, а на какой пост вы нынче назначены?
Сперанский (небрежно): Да я нынче обер-прокурор… Как была смена царствий, стал я помощником прежнего обер-прокурора Андрея Куракина, вот и рос у него по юридической лестнице. А нынче вышел Андрей Борисычу срок и назвал он меня своим продолжателем и преемником. Так что пришла и мне пора в столице устроиться. Примете?
Перец (слушая Сперанского с пиететом и благоговением): Что ж не принять?! Да конечно же – примем! В свое время у меня тут сам Пален Петр Алексеевич жил – кум королю, так и вы живите сколько хотите! Ну, разумеется, пока вы в столице и на должности! Размещайтесь, прошу вас, и ни в чем себе не отказывайте!
Михаил Сперанский важно кивает радушному хозяину и начинает подниматься наверх в комнаты. Перец задумчиво смотрит ему вслед и бормочет.
Перец: Вот так живешь себе, как забытая клизма, и думаешь, что весь мир обернулся к тебе задницей. И вдруг… Ну нет, тебя-то, мой обер-прокурор, я так просто не отпущу! Лишь бы ты, как прежний мой квартирант, очередного у нас царя не убил…
3а
За Павильон. Зима. День. Париж. Тюильри.
Покои Бонапарта
В покои французского императора быстрым шагом входит его посланник по особым поручениям Иван де Витт. Почти сразу из спальни появляется Бонапарт. При виде Витта он обрадованно восклицает.
Наполеон: А вот и мой Гермес! Посланник любви… Почему вы не в Польше?
Де Витт (сухо): Срочное сообщение от пани Валевской, мой государь!
Наполеон (озабоченно и с раздражением): Что с ней? Она, как и моя бывшая жена Жозефина, плод тоже скинула?
Де Витт: Никак нет! С чревом у пани Валевской все в порядке. Однако она очень расстроена…
Наполеон (с видимым интересом): Расстроена настолько, чтобы сообщать об этом вам – постороннему мужику?
Де Витт (торопливо): Ну, вообще-то я ей не чужой…
Наполеон (с раздражением): Ну да. Вы, поляки, похоже, все друг другу родственники. И это повод, чтобы рассказывать интимные тайны всякой седьмой воде на киселе?
Де Витт (извиняющимся голосом): Я женат на прежней жене родного брата вашей пани. Практически член семьи.
Наполеон (с невольным смешком): То есть вы у нас – молочный брат брата Валевской? А-ха-ха! Я это так называю! Да, такое родство и впрямь близкое… И о чем она пишет? Не стесняйтесь, я знаю поляков – прежде чем писать письмо императору иль султану, они собираются всем своим табором… Или куренем? Путаюсь в польских понятиях… В общем, собираются всей своею мижпухой и пишут его коллективным разумом. Если он у них, конечно, имеется. А-ха-ха! О чем там?