Крампус и другие новогодние жители

Короток день зимний. Скатилось за деревья тусклое солнце, пролегли по сугробам синие тени. Красив зимний лес да страшен. И не волки с медведями его охраняют, а духи Иного мира да мёртвые с мира Нижнего.

Расскажу я вам историю, что в давние времена приключилась…

***

Торопится по лесной дороге человек, спешит. Кутается в плащ, мехом подбитый, на спине в шерстяном коконе тёплом любовь его – лютня – греется. Только ей и тепло – у хозяина на душе вьюга да лёд стынут от слов пророческих!

Ох, прогневал скальд Бадб, не распознал Неистовую в прачке, посмеялся над старухой, что бельё в проруби полоскала…

Жгут душу скальда вороньи слова: «Мне не сыграл – мёртвым Йоля играть будешь!»

Уж и каялся он тогда, на коленях прощенья просил, да только хрипло рассмеялась Бадб, обернулась вороной и скрылась в небесах. Пожалел песни на медный грош, а теперь жизнью своей поплатиться придётся.

Дюжину ночей перебивался скальд по харчевням и трактирам, последняя ночь оставалась, да прознали о его проклятии люди, выгнали взашей из города. Один только пьяница пожалел бедолагу, сказал, что есть за лесом деревушка, где на ночлег попроситься можно.

«Успеешь певец – твоё счастье!» – громом в ушах напутствие прозвучало.

Услышал несчастный глас богини, со всех ног поспешил спасение искать.

Да только не знал он, что до деревни той конному день ехать, а пешему только за два дня поспеть…

Чернеют тени, мрачнеет лес, крепчает мороз, поднимается ветер. Скоро, скоро выйдут на охоту духи и мёртвые. Не успеть скальду до жилья человеческого…

Но вдруг мелькнуло за деревьями что-то. Пригляделся певец – и отлегло от сердца: избушку увидал, в чьём окне свеча горит. Обрадовался он: не один теперь ночь встретит, глядишь, и минует его проклятие, смилостивиться Неистовая…

Свернул с дороги певец, добрался по сугробам к жилью. Неказистый домишко: дверь низкая, окошко – только кошке пролезть, да крыша мхом поросшая. Без свечи в окне и не приметил бы с дороги: сугроб – сугробом стоит.

Только темнеет вокруг стремительно, а такое жильё куда лучше ночного леса.

Наклонился скальд к входу низкому, постучал в дверь.

– Пустите на ночлег, добрые люди! Не дайте путнику погибнуть!

Зашуршало внутри, заскрипело. Открыл дверь старик сгорбленный. Бородой да волосами оброс – что сена копна, глаза белые недобро зыркают, за поясом нож мясницкий.

Испугался певец, да деваться уж некуда. Ветер вокруг буруны крутит, в ветвях воет, метель поднимает. Холод через одежду до костей пробирать начинает. Просыпаются духи, поднимаются мёртвые: их время наступает.

– Кто таков будешь? – буркнул старик.

– Певец я, – отозвался путник. – Заплутал в дороге. Не откажите в ночлеге, пропаду в ночь такую! В благодарность всю ночь вам песни петь буду!

Усмехнулся старик щербатым ртом, пропустил путника в избушку.

Зашёл скальд и ещё больше страха набрался. Холодно в избе, печь не топится, на окошке огарок еле светит, на столе хромоногом еда небогатая лежит: кувшин воды льдом покрыт да краюха хлеба в снегу вся.

Кивнул старик на скамью. Не сел певец – упал, как подкошенный. Ноги от страха не держат, в горле пересохло. И рад бы сбежать, да некуда. За порогом вьюга воет, деревья от мороза в темноте трещат, Дикая Охота по небу рыщет…

Да и здесь не ладно: не дед напротив за стол сел – сам Цернунн на трон ледяной опустился! И не деревянные стены вокруг – палаты подземные явились.

– Пой, как обещано, – приказал Рогатый. – До рассвета справишься – отпущу, так и быть. А нет – в мою свиту пойдёшь, вечно мне служить будешь.

Страшно скальду, а деваться некуда. Настигло его проклятие, теперь спасайся, как можешь…

А вокруг трона свита встала: духи да звери лесные, да мертвецы с глазами белыми. Снял певец со спины лютню верную, распустил ткань шерстяную. Жалобно зазвенели струны: холодно пальцам. Страх горло сковал, паром дышится.

А жить хочется…

Запел скальд. Слабый голос окреп, пальцы по струнам побежали, согрелись. Слушает Рогатый, слушает свита, головами трясёт, ногами-лапами топает, певца хвалит. Долго пел скальд, да последняя ночь длиннее.

Холодно певцу, пальцы на струнах мёрзнут снова, горло бы промочить, да нельзя: кто с мёртвыми еду разделит – навсегда с ними останется. И не видать за окном света белого, всё пурга метёт…