Кот в рюкзаке

I

Николай Павлович Гаврилин никогда не считал себя кошатником. Собственно говоря, до шестидесяти трех лет он вообще не считал себя человеком, способным привязаться к четвероногому существу настолько, чтобы носить его в рюкзаке на юридическую консультацию. Собственно говоря, прежде, дожив до седьмого десятка, он и вообразить не мог, что судьба приготовила ему такой букет сюрпризов – поседевшие виски, пенсионное удостоверение, скрипящие суставы и пустую половину кровати.

Нину он хоронил в начале марта, когда кладбищенская земля ещё не оттаяла, и могильщики долбили промёрзший грунт с таким остервенением, словно это он был виноват, что Нина Алексеевна умерла не в июле, когда копать легче. В марте, когда ещё не проклюнулась трава, но уже капало с крыш, и город казался грустным больным зверем, который никак не может решить – умереть ему или выздороветь. Николаю Павловичу тогда казалось, что выбор уже сделан – и для города, и для него самого. Он исправно ходил на пенсионерские собрания в районной управе, покупал хлеб в булочной на углу, где продавщица звала его по имени-отчеству, но внутри была пустота такая звенящая, что иногда по вечерам он включал телевизор погромче – просто чтобы не слышать этого звона.

Внучка Женя, единственная, кто навещал его регулярно, притащила котёнка через месяц после похорон – рыжего, облезлого, с вечно настороженными ушами.

– Дедуль, это Лёха, – сказала она, ставя на пол переноску. – Его соседка моя приютила, а у неё аллергия обнаружилась. Я бы сама взяла, но у меня Стёпка тоже чихать начал.

Степка был её четырёхлетним сыном, у которого в последнее время обнаружилась страсть к поеданию мела, игре на барабанах и неожиданным аллергиям, так что Николай Павлович не стал спорить. Он вообще редко спорил с Женей, хотя иногда ему казалось, что из всех родственников она больше всего похожа на него самого – такая же прямолинейная, упрямая и никогда не умеющая остановиться, когда нужно.

– Ну что, Лёха, – сказал Николай Павлович, когда захлопнулась входная дверь. – Будем вместе доживать.

Котёнок смотрел на него не мигая, и в его жёлтых глазах, казалось, была написана скорбь всего мироздания.

II

Лёха поселился в квартире так незаметно, что Николай Павлович не успел даже понять, как его жизнь обросла новыми ритуалами: кормление, чистка лотка, поиски по всей квартире, когда рыжий проныра прятался то под диваном, то в шкафу среди носков. Котёнок рос, и к лету это был уже вполне оформившийся подросток с грациозной походкой и требовательным мяуканьем. Он не любил, когда его брали на руки, но почему-то обожал сидеть на плече у Николая Павловича, как пиратский попугай, цепляясь за рубашку и изредка касаясь влажным носом его уха.

Женя приходила каждую неделю, приносила вкусности и для деда, и для кота, но Лёха явно выбрал себе хозяина сам. Когда Николай Павлович садился в кресло с книгой, кот неизменно оказывался рядом – не на коленях, но где-то в пределах досягаемости, словно обозначая приватную территорию: этот человек мой, остальным вход воспрещён.

– Говорят, коты привязываются к месту, а не к человеку, – сказала как-то Женя, наблюдая за этим безмолвным ритуалом.

– Брешут, – отрезал Николай Павлович. – Люди всегда приписывают животным то, что им удобно. Чтобы оправдать себя. Мол, мне всё равно, кто меня гладит, лишь бы гладили, правда, Лёх?

Кот посмотрел на него с таким достоинством, что Женя рассмеялась: – Дед, он тебя понимает!

– Конечно, понимает. Он не дурак. В отличие от многих, – проворчал Гаврилин, поглаживая кота по спине. Тот прикрыл глаза и начал урчать так громко, что казалось, будто в гостиной работает маленький мотор.

Лёха прожил у Николая Павловича около пяти лет, когда Женя решила, что ему лучше пожить у неё. Дед стал хуже слышать, чаще оставлял включённой плиту, и Женю терзала мысль, что однажды он спалит и себя, и кота, и всю квартиру.

– Я о твоей безопасности думаю, – сказала она, сажая кота в переноску. – У меня Стёпка уже большой, девятый год пошёл, аллергия прошла. Будешь приходить к нам в гости.

Николай Павлович не стал спорить. Он понимал, что внучка права, хотя что-то внутри него противилось этой правоте. Лёха выл всю дорогу до Жениного дома и устроил настоящую истерику, когда его пытались выманить из переноски в новое жилище. А потом весь вечер просидел под диваном и отказывался есть.