Кевларовый век

* * *

Кевларовое небо,

кевларовое море,

кевларовая зелень,

кевларовый верблюд.

Кевларовые мамы

кевларовым ребятам

кевларовые песни

кевларово поют.

Он уезжает или приезжает?

Она его на поезд провожает

и слёз не льёт, и не дрожит губой.

Я знаю, что её зовут Любовь.

А как его? Да как вообще угодно…

Любое имя из имён народных

он сменит на два слога позывных

и умирать пойдёт за семерых.

Ну что ты, в самом деле, – он не сгинет!

Скажи мне (я молиться стану) имя:

по позывным Господь не разберёт.

Молись за всех, за весь большой народ.

И за неё молись, пускай дождётся

дончанина, самарца, новгородца,

читинца, москвича и петербуржца —

поэта, музыканта, вольнодумца.

Пускай дождётся. Ждать она умеет.

И доживут они до юбилея,

чтоб никогда не вспомнить при потомках

ни этот день, ни поезд, ни котомку.

А будут помнить что? Как в век кевлара

она его собою прикрывала —

живою плотью крепкую броню.

Словами: «Милый, я тебя люблю».

Что ни дом, то короб пустой

Что ни дом, то короб пустой,

что ни слово, то сух язык, —

эта боль посильней зубной.

Бог, как опытный ростовщик,

назначает такой процент,

не расплатишься до зимы.

После смерти не будет цен,

только свечечки зажжены.

Под ногами горит асфальт,

и не слышно колоколов,

в этом городе плавят сталь,

проливают свою же кровь.

А за городом светлячки

освещают победный путь,

я гляжу сквозь твои очки,

я желаю к слепцам примкнуть.

Что ни дом, то сплошная скорбь,

что ни голос, то вой сирен.

Этот город был слишком горд,

и теперь он пошёл в размен.

Бог торгуется, как банкир,

не уступит и двух монет.

Бог смеётся, что Божий мир

утверждает, что Бога нет.

Его смех – канонада дня,

город плотно берут в кольцо.

В этот город пришла война,

я боюсь ей смотреть в лицо.

Вечный город

«Не читайте газет, и не будет войны».

От войны до войны было небо – ни облачка.

Приезжай к нам в Донецк, привези нам немного воды

и краюху луны вместо месяца корочки.

Лунный хлеб так похож на огни Ильича.

Это главный проспект наш – дорога подлунная.

Если б город умел мой от боли кричать.

Если б город умел мой о чём-нибудь думать

другом. Кроме этой войны, кроме этих расстрелов в упор.

Если б мог он, то встал бы, прикрыл бы тебя, ротозея.

Я не знаю, за что ему всё это. И в какой ни заглядывай двор,

всюду видятся штрих-пунктирные контуры Колизея.

Я люблю этот город

Я люблю этот город —

обетованную степь,

на лице его порох,

он видел воочию смерть.

Он безумен, как шляпник,

разливший нечаянно ртуть.

Этот город внезапен,

но мне не в чем его упрекнуть.

Он стоит на границе —

силы света и силы тьмы.

Он немножечко рыцарь,

его горы – всего-то холмы.

Его вены, усталые вены —

потемневший асфальт дорог.

Его все обвиняют в измене,

сочиняют ему некролог.

Я люблю его, как ребёнка,

не болеет ли, не озяб?

Как же тонко в нём всё, так тонко,

но об этом сейчас нельзя.

Впрочем, в тонкости тоже сила,

тоже правда и благодать.

Я заранье его простила,

если будет за что прощать.

Кто читает все эти чёртовы сводки

Кто читает все эти чёртовы сводки?

Налей мне водки, промой мои раны,

мы с тобой в подвале сидим, как в подводной лодке,

имени русой Марии, имени плачущей Анны.

Наша лампа-лампочка, наша маленькая лампада,

жёлтая, жуткая, внутриматочная спираль мира.

Не гляди на меня, Мария, я боюсь твоего взгляда,

помолчим, Мария, здесь каждое слово – гиря.

Наш подвал укромен, четыре стены и стулья,

а ещё эти полки с помидорами-огурцами.

Нас подвал уменьшает, съёживает, сутулит,

мы становимся даже не сёстрами – близнецами.

А на завтра сводки, от которых мне сводит душу,

а на завтра снова учиться ходить по краю.

Мы идём по улице – два морячка по суше,

мы с тобою ещё ни разу не умирали.

Нет улицы Героев ДНР

Нет улицы Героев ДНР.

Война не знает снов и полумер.

Они сидят, одетые для боя.

Как выглядит одежда на героях?

Да как попало, как кому теплей.

Десятка три макеевских парней.

За них молюсь, а ей не до молитв.

Ей только знать бы, что никто убит

из них не будет завтра, послезавтра.

А дальше планов нет: война и мряка.

Следующая страница