Каширин

Проснулся Илья, как всегда, без будильника ровно в то же время, что и вчера, и неделю назад, и месяцем ранее. Время в Мировске, как и во всей губернии, шло неторопливо, ровно, не тревожа душу скачками и неожиданностями. День начинался размеренно, как и полагалось в жизни порядочного человека: сначала тёплый воздух спальни, пахнущий печной сажей, крахмалом постельного белья и чуть заметным благоуханием сургуча от старых бумаг, сложенных в стопку у стола. Потом ощущение шерстяных тапочек, скрип пола и привычный утренний ритуал: кувшин с водой, медная миска, полотенце на крючке, взгляд мимоходом в мутное зеркало.

На стене над письменным столом висела скромная икона Николая Чудотворца и аккуратный юлианский календарь, выданный Земским управлением в начале года. Воскресенья обведены синим, государственные праздники – красным. Не испытывая ни рвения, ни пренебрежения, Илья подошёл, перекрестился трижды, медленно и точно, как будто не для Бога, а для порядка. Он не был человеком особо верующим, но понимал, что в этой стране даже сомнение должно быть воспитанным и чинным.

Письменный стол занимал почти половину комнаты. На нём почивали аккуратно разложенные подшивки ведомственных изданий: "Мировской Вестник", "Имперское обозрение", отдельной стопкой лежали регламенты для землевладельцев, сводки о рождаемости, приказы о выдаче паспортов крепостным на временный выезд. Всё это он читал не из интереса, а как библиотекарь листает каталоги – по обязанности внутренней. Одна тетрадь была исписана им самим – туда он вносил выдержки из наиболее занятных документов, вроде "Списка лиц, допущенных к самостоятельному перемещению между уездными территориями с временным откреплением от барской опеки". Писал чётко, каллиграфически, даже с удовольствием. Он любил порядок – в словах, в делах, в мыслях.

Утро выдалось ясным. За окном уже шумели – по-мировски, негромко – подводы, слышались выкрики из лавок. Он отдёрнул штору. Улица открылась, как театральная декорация – каменная мостовая, отливающая желтизной от недавно вычищенного песка, лавки с затейливыми вывесками, все с оговорками и указаниями: "Для лиц мещанского звания", "Отдельный вход для крепостных при сопровождении". Эти надписи никто уже не замечал, как не замечают расписания колокольного звона на стене храма – они были частью пейзажа.

На углу дежурил уличный сторож в каракулевой шапке и с медной бляхой на груди. Кивнул Илье коротко, с тем уважением, какое полагалось человеку "писанного сословия". Илья ответил чуть более выразительно, хоть и сдержанно – в Мировске было принято соблюдать форму, даже если содержание ветшало.

Он оделся неспешно – тёмный сюртук с чуть облезшими лацканами, рубашка с накрахмаленным воротником, старомодный жилет, от которого он давно хотел избавиться, но каждый раз откладывал. Вышел из квартиры, не заперев дверь – у них в доме было принято доверять друг другу. Внизу, у лестницы, пахло чем-то мучным и жареным – соседка, вдова поручика, с утра готовила оладьи, и аромат плавно растекался по всему подъезду.

На улице было оживлённо. Мимо проходили ученики гимназии – в длинных форменных пальто, с ранцами за спиной; неподалёку лавочник из армянского квартала открывал ставни, поодаль старик-чиновник в пенсне разговаривал с городским рассыльным. Все знали друг друга, если не по имени, то по виду, и между ними существовала незримая, но прочная ткань взаимных ожиданий – кому кланяться, кого обходить стороной, с кем обменяться фразой про погоду. Всё было прописано, и всё действовало без сбоев.

На перекрёстке Илья остановился, чтобы пропустить барскую коляску. Лакей, сидевший на козлах, строго глядел вперёд, будто не замечая никого – таков был порядок. Илья приподнял шляпу, получил лёгкий, почти формальный кивок в ответ. Процедура была отточена до совершенства. Люди уступали дорогу не из страха, а из привычки, как уступают дождю – на мгновение прижавшись к стенам, а потом снова идя своей дорогой.

Он шёл в трактир, где по утрам за три копейки подавали крепкий чай, яичницу и ломоть хлеба. Трактир был старый, с деревянной вывеской и потемневшими от времени ставнями. На двери висела табличка: "Для лиц без состояния – вход запрещён". Внутри громоздились тяжёлые столы, покрытые замусоленными скатертями, но тут было чисто и тепло. Постоянными посетителями тут бывали чиновники низших рангов, преподаватели, изредка – унтер-офицеры в отставке. И, опять же, все друг друга знали. Однако, здороваться было не принято – достаточно было молча кивнуть.