У меня должно быть первое воспоминание.
Что-то трогательное: солнечный зайчик на стене, запах бабушкиных пирогов, отец, подбрасывающий меня в воздух. Но в голове – только обрывки, как плохо склеенный пазл.
Мама говорит, что в два года я упал с качелей и разбил лоб. «Кровь была настоящим фонтаном!» – любит повторять она, будто это смешно. Возможно, именно тогда что-то перещёлкнуло в моей памяти, и всё ценное высыпалось. Остальное – реконструкция. Например, «тот день на даче»: якобы я бежал за котом и провалился в погреб. Но на фото в альбоме – только я в майке с Чебурашкой и с лицом, на котором нет ни страха, ни восторга. Просто ребёнок.
В третьем классе я решил, что я – избранный. Не такой, как все. В моей тетрадке по литературе появились «рассказы»:
«Сегодня Вася не пошёл в школу. Он нашёл в парке волшебный камень и отправился спасать динозавров».
Учительница, Марья Ивановна, вызвала родителей:
–Ваш сын живёт в фантазиях.
Мама переживала, отец хмыкнул:
–Пусть пишет, лишь бы математику не забросил.
Но я хотел не просто писать – я хотел, чтобы моя жизнь стала как в книгах. Чтобы были подвиги, тайны, ну или хотя бы трагедия.
Однажды я даже разбил градусник, чтобы «спасти семью от ртути» – родители просто выставили меня за дверь, пока убирали осколки.
В шестом классе я влюбился в Лену из параллели. У неё были косички с бантами и розовый рюкзак. Я представлял, как мы гуляем под дождём, но в реальности я простудился и пропустил экскурсию. Как она дарит мне засушенный цветок, но это сделала её подруга Настя, просто так. Как мы сбегаем с урока, но Лена была отличницей и никуда не сбегала. В день её рождения я подарил ей блокнот с моими стихами. Она сказала «спасибо» и убрала его в сумку, даже не открыв. Через неделю я увидел этот блокнот в мусорном баке у школы. Лена начала встречаться с Сашей из футбольной команды, а я написал в тетради рассказ, где она погибала в автокатастрофе, а я, конечно, был единственным, кто её по-настоящему любил.
Мои родители не подходили на роли «героев моего романа». Отец работал бухгалтером и любил повторять:
–Мечтать не вредно, вредно не платить налоги.
Мать верила в гороскопы и говорила:
–Ты же Водолей, тебе положено быть странным.
Однажды я спросил:
–А вы в молодости бунтовали?.
Отец ответил:
–Да, я однажды опоздал на работу на час.
В 14 лет я нашёл их свадебное фото. Они смеялись, обнявшись. Я не мог поверить – эти люди выглядели счастливыми. Но в моей истории они были просто «фоновыми персонажами».
В девятом классе я твёрдо решил: «Всё изменится!». Я составил список целей: стать популярным, найти «настоящую любовь», наконец-то «понять себя». Попытка создать рок-группу провалилась – я играл на расстроенной гитаре. Девочка, с которой я целовался на дискотеке, на следующий день сделала вид, что не знает меня. В сочинении «Кем я буду через 10 лет» я написал «писателем», а учительница поставила «3» за грамматику.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: все эти годы я пытался втиснуть свою жизнь в чужие сюжеты, не замечая, как мимо проходит что-то настоящее. Может быть, правда была не в мечтах о подвигах, а в тех самых неловких, неидеальных моментах, которые я так старался забыть или переписать. В конце концов, жизнь – это не роман, где всё должно быть красиво и логично. Это черновик, полный помарок, и в этом его прелесть.
────────────────────────────────────────────
В семнадцать лет я открыл для себя Камю и понял, что жизнь – это абсурд. Особенно когда твои "глубокие" стихи про экзистенциальную тоску нравятся только соседке-пенсионерке, а настоящий бунт заключается в том, чтобы молча есть школьные котлеты, пахнувшие надеждой на скорое взросление.
Поступив на филфак, я вообразил себя новым Бродским. Первая же пара по постмодернизму поставила всё на свои места. Мои "гениальные" стихи оказались банальной рифмовкой в духе Цоя, девочка в очках с фамилией как у Достоевского цитировала Деррида между глотками латте, а преподаватель с бородой Маркса снисходительно называл мои тексты "милыми".
Помню, как написал в студенческий чат:
–Кто идёт на митинг против повышения стипендий?, на что получил ответ: