Человеческая память слишком коротка и обладает счастливой особенностью стирать ужас великих трагедий.
Теперь, через столько сотен лет, никто и не вспомнит, откуда появился вечный туман – лимб, окружающий нашу Словению, никто не скажет, почему люди так ненавидят данийцев или сколько лет длилась война с ними. Только древняя «Данийская Книга Жизни» может поведать всю историю от начала до конца. Одна беда: не всем она покажется в своем истинном виде.
Когда в наш мир пришли эллиены – чужаки, стремящиеся уничтожить все живое, черви, саранча, сжирающая миры, – люди уже смирились с данийцами и перестали бояться их прекрасных крылатых Властителей. Но все-таки беда началась с них.
Война не на жизнь, а на смерть собрала в свои ряды всю Словению, нас всех. Казалось, победа была уже не за горами: воины готовились вернуться домой, а жены их с белыми платками стояли у околиц в ожидании любимых, – когда красавица данийка Властительница Асхирь из рода Бертлау заключила позорный договор с эллиенами. Они подарили ей великую силу – Бабочку и легендарный меч Фурбулентус, превращавший любого бездаря в талантливого воина.
Ужас и страх снова охватили города и веси. Асхирь вела свое смертоносное войско, разоряя земли и убивая всех на своем пути. Никого не боялась и ничего не жалела юная крылатая дева в своем стремлении к победе.
Решили тогда другие Властители и наши маги остановить Асхирь колдовством и отделили огромную Словению от остального мира туманной границей. Завоевательница легко попалась в эту ловушку, ведь нельзя перейти лимб, как невозможно переплыть океан на крохотной лодчонке. Она металась в своей дымной темнице не в силах выйти, теряя своих наперсников-пришельцев.
Страшными заклинаниями отобрали у нее меч и Бабочку и отдали их Анике из того же рода Бертлау. Смелая женщина, сражавшаяся плечом к плечу с мужчинами, поклялась, что не отдаст колдовскую силу прежней хозяйке. Только не знали маги, как сильна любовь Бабочки. Асхирь пела голосом Южного ветра, умоляя ее вернуться, и несчастная Аника, задурманенная этой песней, бродила по свету в бессмысленных поисках предательницы.
От матери к дочери передавался дар, ставший проклятием рода. И каждый год, когда в Бертлау рождались девочки, данийцы сеяли черные траурные цветы в палисадниках, и марры оглашали округу своим протяжным плачем.
Но недолго длился мир. Мы, словенцы, не пожелали быть пленниками лимба. Свою злость мы перенесли на данийцев и начали новую изматывающую войну, унесшую многие жизни. К несчастью, силы людей были на исходе, и мы проиграли главную Тысячную битву. Тогда данийцы забрали у нас лучшие земли cловенского юга и назвали новое государство Данийя Солнечная.
С тех пор прошло много столетий, мы смирились с действительностью и забыли об эллиенах и Асхири. Мы подпитывались своей ненавистью к данийцам и уже не помнили, с чего все началось…
На дворе стоял январь ХХХ года. Стольный град, столицу вотчины Московии, каждую ночь заносило снегом, и город становился похожим на приграничную деревню. По утрам вся Гильдия дворников выходила на улицы, рассматривала сугробы красными похмельными глазами, а потом, дыша на прохожих застарелым перегаром, пыталась расчистить дороги. Работали они слаженно до вечера, а за ночь город снова засыпало.
Сегодняшний день выдался небывало морозным. Огромное желтое солнце бессмысленно светило на землю, не давая тепла. Окоченевшие и покрытые белым инеем деревья, похоже, уже отдали Богу свою деревянную душу. Заледенели и двустворчатые окошки, заткнутые на зиму серой паклей, в маленькой лавке с гордым и звучным названием «У Марфы Травницы».
С самого утра сама хозяйка лавки Марфа Лукинична Фомина пребывала в отвратительном настроении. Она носилась по небольшой торговой зале на первом этаже подобно ужаленной под хвост фурии, гремела склянками и грозилась меня уволить. Я пряталась за кассой, стоящей на огромном прилавке. Стоило Марфе оказаться рядом, как я вскакивала и делала вид, будто переставляю баночки с мазями и травяными сборами в шкафу. Лукинична моих хитроумных маневров не замечала, а потому не знала, к чему придраться, и пыхтела как самовар, вымещая злость на склянках.