Он очнулся в широкой и мягкой постели. «Как странно, что я ещё жив», – была его первая мысль.
Оглядевшись, он понял, что находится в деревенском доме. Очевидно, был поздний вечер. За окном стучал сильный дождь. Просторная комната была освещена масляной лампой, вокруг которой сновали мотыльки. Никаких признаков цивилизации. Он словно оказался в романе Толстого или Достоевского. Ощутил запах свежего постельного белья, мокрой древесины, горящего масла и какой-то еды. Дом, очевидно, был стар, но довольно чист и ухожен. За стеной ходили люди, и характерно поскрипывал деревянный пол.
Юноша был настолько слаб, что едва мог повернуть голову. Рядом в плетёном кресле сидела, покачиваясь, та самая девочка-ангелочек, что вытащила его из воды. На ней были чепчик и сарафан. Она вязала кофточку для грудного ребёнка – видимо, для того, который спал рядом в деревянной кроватке-качалке. Возле её ног клубком ниток играл котёнок.
Заметив, что молодой человек пришёл в себя, девочка улыбнулась ему и выбежала из комнаты с криком:
– Батюшка, он проснулся! Проснулся!
В комнату вошёл священник – очень старый, худой и узколицый. А вслед за ним – несколько пожилых господ с бородами и в сюртуках. Когда все расселись возле кровати незнакомца, батюшка обратился к нему:
– Здравствуйте, юноша. Я отец Иннокентий. С кем имею честь?
– Вас зовут отец Иннокентий? – переспросил тот.
– Да, Вы не ослышались, – подтвердил батюшка.
– Это остров Рейзен?
– Именно.
– Значит, всё это правда…
– Что правда? – не понял батюшка. – Кто рассказал Вам об этом месте?
– Вы знаете Фёдора Белогорского?
– Здесь все знают Фёдора Белогорского. Даже те, кто родился после его ухода и никогда не видел его вживую. Ведь он сын одного из основателей нашей общины – князя Дмитрия Белогорского. И внук другого из основателей – барона фон Рейзена.
– Значит, он не приходил сюда, – произнёс юноша, тяжело вздохнув.
– Вы надеялись найти его здесь? – догадался батюшка. – Сожалею, но князь Фёдор покинул остров совсем молодым, более сорока лет назад. С тех пор мы ничего не слышали о нём. Очевидно, Вы были знакомы с ним значительно позже. И я очень надеюсь, что Вы нам об этом расскажете.
– Это долгая и печальная история.
– Мы не торопимся и готовы выслушать Вас.
Незнакомец нашёл в себе силы сесть. По просьбе отца Иннокентия девочка принесла ему горячий бульон. Подкрепившись и завернувшись в шерстяной плед, он начал свой рассказ.
– Меня зовут Павел Терентьев. Я родился в Ленинграде в 1974 году. Вырос с мамой вдвоём в дореволюционном доме на Васильевском острове. Помню наш типичный для Ленинграда двор, именуемый в народе «колодцем». Помню старинную лепнину на наших высоченных потолках, которая странно сочеталась с уродливыми трубами, дряхлой советской мебелью, безвкусными обоями, подтёками на стенах и гроздьями одинакового белья, развешанными повсюду и закрывавшими собой фасад.
Мы жили бедно. Мама пережила блокаду, которая унесла жизни всех её родных. Об отце она говорила, что он погиб ещё до моего рождения. Поэтому она растила меня одна. Я был единственным и довольно поздним ребёнком. Я не помню её молодой и красивой. Когда я только начал осознавать себя, она уже была вымотана каторжным трудом. Всю жизнь надрывалась за станком на заводе, чтобы меня прокормить. Я почти не видел её, со мной вечно сидели какие-то соседки или подружки. Мама приходила поздно вечером, когда я уже лежал в постели и боялся уснуть прежде, чем она придёт и своей грубой мужицкой рукой погладит меня по затылку.
С годами меня всё меньше это тревожило, и я всё чаще засыпал до её прихода. Парадоксальным образом мама сочетала в себе две веры, которые кажутся несочетаемыми – в Бога христианского и бога коммунистического. Причём в того и другого она верила одинаково фанатично. Сколько себя помню, меня всегда поражало это противоречие. Я пытался понять её – и не мог.