Часть первая
Второй уровень
– Один, два, три, – говорил знакомый голос, – веки дрогнули…
Потом голос куда-то пропал, однако вместо него послышался другой:
– Ну, вот и глаза открыл, хорошо…
После этих слов перед ним, как из тумана, стал возникать седовласый старик с пышными усами в белом халате, но не обычном медицинском, а таком, какие носят ветеринары, с коротким стоячим воротником и завязками сзади.
Старик приблизился к нему, и он почувствовал крепкий запах дегтя и махорки.
– Молчи, молчи, – произнес старик, увидев, что он пытается о чем-то спросить.
Он не послушался и собрал все силы, чтобы задать тривиальный в таких случаях вопрос: «Где я?» Но сил не хватило даже на него. Старика заволокло туманом, и он стал слышать только его голос:
– Анна Петровна, камфару.
Невидимая Анна Петровна взяла его за руку, и он почувствовал легкий, почти безболезненный укол в среднюю часть плеча, и невидимый старик произнес:
– Ну вот, теперь все будет хорошо… Теперь все пойдет на поправку… Нужно только лежать, лежать спокойно… Покой, батенька, лучшее лекарство в мире…
Прошла неделя с тех пор, как он пришел в себя. За эту неделю он познакомился со стариком. Старик был фельдшером, звали его Василием Васильевичем. Персонал же называл его коротко, но уважительно, Василичем. Познакомился с медсестрой Анной Петровной – женщиной строгой, пунктуальной и немногословной. За всю неделю она не произнесла и десятка слов. Однако специалистом Анна Петровна была прекрасным, уколы делала мастерски, и он, с детства боявшийся людей со шприцем в руках, не испытывал связанных с ними неприятных ощущений.
А еще он смог установить контакт с санитаркой, приносившей судно и мывшей пол в палате. Санитарка сообщала ему последние каминские новости, которые он тщательно анализировал, пытаясь найти в них то, что было необходимо ему и на что другие не обращали, да и не могли обращать внимания.
С каждым днем он все больше привязывался к окружающим его людям, привыкал к больничному распорядку и даже перестал различать запахи, поначалу его раздражавшие: в конце концов это был обычный букет из запахов хлорки, карболки и камфары, то специфическое сочетание, какое всегда бывает в полевых госпиталях и провинциальных больницах, куда он и попал.
С каждым днем ему становилось все лучше и с каждым днем ему все больше хотелось раздвинуть узкий мир стен и дощатого потолка, который был выбелен известью много раз и до такой степени, что последние слои плохо держались и кусочки извести постоянно падали на пол, на кровать, попадали в глаза, так как он лежал на спине, не имея возможности поменять позу.
По-прежнему болела грудь, подташнивало, кружилась голова, но это его уже мало беспокоило. Хуже было то, что произошло с памятью. Он, прекрасно помня одно, не мог вспомнить другое, интуитивно чувствуя, что и это – одно, и это – другое или тесно связаны друг с другом, или стоят рядышком на полочке памяти.
Иногда казалось, что взрывной волной ему отшибло некоторые участки мозга. Сам же мозг представлялся чем-то вроде пчелиных сот. Там, где удар не коснулся их, было все хорошо. Поврежденные же соты были не то что мертвы, а скорее немы. Они, словно умный пес, все видели, все фиксировали, но рассказать об этом не могли.
Он морщил лоб, тряс головой в надежде, что это как-то поможет, но все было напрасно. В глубине души он понимал: со временем все должно встать на свои места и память возвратится к нему. Но как раз времени не было, и это подвергало его жизнь опасности. Дело в том, что он не мог вспомнить свое имя и фамилию.
Нет, он не забыл имя, которое ему дали родители при рождении и с которым он прожил свои двадцать лет. Он не мог вспомнить легендированные имя и фамилию, которые он получил в Новониколаевске и которые должны были значиться в его удостоверении. Удостоверения не было среди его вещей. Значит, оно либо пропало, либо попало в руки тех, кто первым прибыл на место происшествия.
«Здорово будет, если при встрече с ними я представлюсь Ивановым, тогда как на самом деле я – Петров», – думал он, глядя в потолок, и в очередной раз проигрывал детали путешествия с Бородой.