Лу везли куда подальше от её прошлой жизни.
Везли от друзей, от старой пыльной квартиры, от грязного подъезда, от школы, которую она так не любила, но уже скучала по ней. Машина везла её от шумного города – вонючего и грязного – в место, где уже очень-очень давно ничего интересного не происходит. Так думала Лу.
Но во всей этой поездке было и приятное: Лу ехала на переднем сиденье. Рядом с мамой. Нет, не рядом с Питером на заднем позорном кресле для малышей, а на переднем почетном, взрослом кресле. Откуда открывался шикарный вид на дорогу и на проезжающие мимо машины. Лу смотрела на эти машины и видела на задних сиденьях других малышей, которые так восхищенно (как считала Лу) смотрели на девочку, сидящую на переднем сиденье. «Теперь я всегда буду тут сидеть, а Питер пусть сидит сзади, пока совсем не станет старым, и у него не выпадут все волосы» – Лу тут же представила Питера совсем лысым! До чего смешно он смотрелся: идеальная лысина блестела на солнце, как капот маминой машины, а сам он, как обычно, пел какую-то песенку. Лу даже стала мычать вместе с ним, но вовремя одумалась и закрыла себе рот рукой. Не хватало еще сидеть и ухохатываться на переднем сиденье. Что же подумают малыши, сидящие сзади? Взрослые не хохочут на передних сиденьях. Значит, и Лу не будет.
Да! Это чистая правда, Лу в свои 10 лет считала себя состоявшимся взрослым! И думать так она могла по праву.
Первое. У Лу было правило, нарушать которое категорически нельзя. Она, как самый обыкновенный взрослый, всегда говорила: «Здравствуйте». Это было не небрежное «привет» или отвратительное и крайне недопустимое «Здрасте». А гордое, почти королевское «Здравствуйте».
Заходя в класс, она говорила всеобщее: «Здравствуйте!»; придя домой, говорила радостное «Здравствуйте» маме и брату; открывая дверь в пекарню, заходила, и уже все знали, что их ждет коронное «Здравствуйте» от Лу.
Второе. Лу мыла голову шампунем из большой маминой бутылки. Да-да! Той самой, стоящей на верхней полке в ванной. Той самой, ради которой она каждый раз приносила табуретку и ерзала рукой в поисках взрослого шампуня. Ведь маленьким девочкам можно мыть голову детским шампунем, а взрослым девочкам никак нельзя.
Третье. Пожалуй, самое важное. Лу, всё-таки, ехала на переднем сиденье.
Вот уже второй час Мама везла их с братом в неизвестную деревню.
Лу любила город, каким бы ужасным он ни был. Она любила слушать машины, ведь каждая из них звучала по-разному. Вот едет старенький пикап и трыхчит, как дедушка: «Трых-трых-трых»; а вот новенькая красивая машинка пронеслась: «Вшшшшшшш»; но любимцем Лу, конечно, был автобус, и не какой -нибудь, а №28: он пыхтел, как паровоз, от тяжести человеческих ног и ехал осторожно и плавно, совсем как пароход. Когда Лу смотрела на него, то испытывала жалость, ведь такой автобус, как двадцать восьмой, не может терпеть подобное издевательство! Его срочно, срочно нужно отправить в свободное плаванье!
Еще Лу обожала смотреть на витрины магазинов. Она могла уткнуться в витрину и часами так стоять, разглядывая платья, серьги, книги – все что угодно.
Ну, и конечно, как любая взрослая девочка, Лу обожала обсуждать мальчиков. Кто вообще не любит обсуждать мальчиков?! Они ведь как пришельцы – кто-то ловит их, кто-то разглядывает, кто-то вообще не верит в их существование; ну, а Лу любила их обсуждать. Она собирала конгресс из кукол, плюшевых медведей, резиновых слонов, и на повестке дня звучал вопрос: «Филипп из соседнего дома посмотрел на нее, потому что она ему нравится или же просто так?». Слоны обычно голосовали «против».
Но теперь у Лу не будет ни витрин, ни автобуса №28 и уж тем более никакого Филиппа из соседнего дома.
И как бы сильно она не любила маму, сейчас Лу была на нее ужасно зла. И какой матери придет в голову схватить в охапку двух своих обожаемых чад и увезти из шумного грязного города в тихую и чистую деревушку?! Из места, которое они так любят, в место, которое они не смогут полюбить. Лу уж точно.