Дана разбудил незнакомый звук. Он попытался было зацепиться за ускользающий приятный сон, но не смог, даже не сумел удержать его в памяти. Осталось только необъемлемое пространство зеленого бушующего моря, грохот разбивающихся о гранитный обрыв волн и упоительный запах морской воды, превращенной штормом в мельчайшую пыль, пронизавшую воздух… Боже, как он соскучился по Земле!.. Дан открыл глаза и сел. Справа от него спал Поэт, почти с головой завернувшись в шкуру трухта – само животное Дан в глаза не видел, но шкура была широченной, с коротким густым голубовато-серым мехом. Слева, вытянувшись во весь рост, лежал на спине Маран и смотрел в небо, глаза его, во всяком случае, были открыты. Дан и сам невольно перевел взгляд вверх… да, здешнее небо заслуживало того, чтоб на него смотрели. Земная цивилизация осветила ночь, очистила ее от неуловимых страхов и призрачных опасностей, которые таит или прикидывается, что таит, в себе темнота, но она лишила землян звездного неба… ну может, не совсем лишила, но никогда и нигде на Земле Дану не доводилось видеть таких ярких и крупных звезд.
Звук повторился. Теперь Дан узнал его, эти замысловатые переливы могли иметь лишь одно происхождение, трубили в спиралевидный рог сахана, небольшой местной антилопы с неподобающе длинными и тяжелыми рогами.
– Атакуют с юга, – сказал Маран, не повернув головы. – Вентах в пяти.
Пять вент это меньше трех километров, привычно перевел для себя Дан. Надо разбудить Поэта и собираться.
Однако Маран даже не пошевелился.
– Эти дикари совершенно не умеют воевать, – заметил он негромко. – Подобравшись почти вплотную к спящему лагерю противника, они предупреждают его вместо того, чтобы напасть врасплох.
– Это сигнал к атаке, – возразил Дан.
– Можно было выбрать другой, менее шумный.
– А если это просто благородный обычай? Если у них не принято нападать врасплох?
– Благородные обычаи у людоедов?
Дан поежился. Людоеды… А если они выиграют сражение? Он представил себе праздничное торжество: цепочка костров, разведенных вдоль бывшего берега высохшей напрочь соседней речушки, длинные ряды сидящих на песке дикарей, хрустящих белыми человеческими костями…
– А вдруг они выиграют битву? – предположил он вслух.
– Не выиграют.
– Но лагерь спит. Они не успеют…
– Успеют. Вот, слышишь?
Невдалеке от них рассыпался резкой, четкой дробью барабанный бой. Первому барабану ответил второй, потом третий… Дан пригладил волосы и встал. Маран не двинулся.
– Скоро начнет светать, – сказал он, по-прежнему глядя в небо. – Ты хоть немного поспал?
– А ты нет?
Звук рога прозвучал неожиданно близко.
– Прорвались?
– Похоже на то. – Маран сел. – Надо разбудить этого лодыря. Ну-ка, Дан, толкни его.
– Но, но… – Поэт откинул шкуру. – Бросьте эти первобытные замашки. Совсем одичали. Варвары.
– Пообщаешься с людоедами, потом мы на тебя поглядим. Как еще ты одичаешь, – пообещал Дан.
Поэт вздрогнул.
– А как ваши людоеды питаются? – спросил он с опаской. – Живьем едят или сначала убивают?
– Убивают.
– Тогда ничего, – повеселел Поэт. – А то ведь у них привычки разные, у людоедов этих. Я где-то читал про племена, которые едят пленников живьем… или варят их живыми, так, говорят, вкуснее. Брр…
– Прервись на секунду, – попросил Маран.
– Что?
– Помолчи. Твои гастрономические изыскания мешают мне слушать.
Поэт замолчал. В наступившей тишине прокатился отдаленный звук рога, потом барабанный бой, чуть ближе…
– Отбились. – Маран снова лег на спину. – Можешь продолжать.
– Спасибо, ты очень любезен. Этим и ограничивается ваше участие в боевых действиях?
– Примерно.
– Мы не воины, мы охотники, – терпеливо пояснил Дан. – Я же тебе вчера говорил.
– Говорил, ну и что? Разве это значит, что во время битвы вы должны дрыхнуть, укутавшись в теплые шкурки? Меня такое положение дел не устраивает. Я хочу схватиться с людоедами.
– Что ты пристал к этим злополучным людоедам? – осведомился Маран. – Что они тебе сделали? Несчастные, невежественные дикари, к тому же вечно голодные. Куда им деваться, в этой дурацкой пустыне нечем набить желудок, разве что окороком врага… или даже друга. Неизвестно, что бы на их месте делал ты. Запустить тебя сюда на месяц-другой без запаса продовольствия, ты и меня съешь, и глазом не моргнешь.