ПРОЛОГ
Эта книга – всем, кто борется с тяжёлой болезнью.
Взрослым и детям, мужчинам и женщинам.
Знайте: вы сильны, вы справитесь – вы не одни.
Где кончается боль – там меркнет свет,
И ночь стелет мрак на разбитый след.
Но в сердце печаль, словно тихий родник,
Сквозь слёзы и страх рождается миг.
Там жизнь пробужденья, там тихий ответ -
Что даже в страданье живёт наш рассвет.
Где кончается боль – начинается путь,
Что к свету ведёт и учит любить.
-–
«В каждом вздохе – борьба, в каждой тишине – крик души. Но именно там, где кончается боль, начинается настоящая любовь.»
Глава 1. Тишина до шторма
Тишина в больнице – особенная. Она не как в библиотеке, не как в церкви. Это не покой, а ожидание. Здесь тишина пульсирует – между капель капельницы, между вздохами сквозь кислородную маску у соседей за стенкой. Она тянется нитями по коридорам, где врачи ходят с таким видом, будто их лица – это единственное, что должно оставаться спокойным.
Вайолет лежала на спине, глядя в потолок, где одинокая лампа мерцала, как уставшая звезда. Её руки лежали поверх одеяла, словно чужие. Пальцы стали тоньше, чем были когда-то, кожа – почти прозрачная. Она не помнила, в какой именно день они перестали быть частью неё. Всё тело теперь было каким-то… внешним. Оно подчинялось приборам, уколам, расписаниям – но не ей.
За окном стемнело. Тень дерева скользнула по стеклу, будто чья-то рука пыталась дотянуться, и исчезла.
“Ты поправишься, Вай,” – говорила мама тем тоном, в котором дрожали все неподтверждённые молитвы. “Ты сильная,” – говорил отец, отводя глаза. Он всегда так делал, когда не мог совладать с чувствами. А она просто кивала. Потому что слова не срабатывали, если в них не веришь.
До болезни у неё была жизнь. Настоящая, беспорядочная, яркая. Иногда казалось – даже слишком яркая. Шумные школьные коридоры, музыка в наушниках, её дурацкие рисунки в тетрадях, мечта стать дизайнером. Она хотела поступить в колледж. Переехать в город. Устроиться в кафе с мягкими диванами и рисовать там за окнами осень.
Всё это будто произошло с кем-то другим. С кем-то, кто ещё не знал слово на букву "р" – ремиссия. Кто не слышал, как врач спокойно говорит:
– Мы нашли изменения в результатах. Нам нужно провести ещё одно исследование.
Тот день, когда всё рухнуло, вспоминался как немой фильм: как мама сжала ей руку так сильно, что ногти врезались в кожу. Как отец резко вышел из кабинета и долго не возвращался. Как она сидела на пластиковом стуле с ощущением, что больше никогда не сможет встать.
Они не плакали при ней. Никогда. Только ночью, когда думали, что она не слышит. Но тишина в доме тоже умела кричать.
Первую неделю в больнице она почти не говорила. Только смотрела. На стены. На капли в прозрачной трубке. На часы. Её соседку по палате звали Элли. У Элли был рецидив. Она рассказывала о своих любимых фильмах, о собаке, которая ждала её дома, и однажды тихо произнесла:
– Страшно не умирать. Страшно, что забудут.
Элли не стало через две недели. Кровать задернули шторой, а потом она просто исчезла. Новую соседку привезли на следующий день.
С тех пор Вайолет научилась не привязываться.
Теперь она почти не чувствовала ничего. Не потому что не хотела. А потому что не могла позволить себе снова потерять. Всё внутри сжалось в тугой клубок: если не впускать – не будет боли. Если не ждать – не будет разочарования.
Сегодня что-то было иначе. Может быть, потому что врач сказал, что анализы чуть улучшились. Или потому что мама принесла старую толстовку из дома, и она всё ещё пахла стиркой и черничным мылом. Или потому что в окно однажды заглянул солнечный луч – совсем коротко, но достаточно, чтобы она почувствовала, что ещё жива.
На прикроватной тумбочке лежал её скетчбук. Она давно не рисовала. Но иногда просто листала страницы – как доказательство того, что у неё была душа. На одной из последних страниц был эскиз: девочка под дождём, чёрно-белая, но зонт у неё – ярко-красный. Её мечта – рисовать то, что чувствуют молчащие.
Часы на стене щёлкнули. Палата была пустой. Соседка уехала домой неделю назад. Больше никого не подселяли.