– Большой курятник, – сказал дедушка, улыбаясь. – Это я о Реттии. Большой, грязный и, главное, тесный курятник. Тебе будет трудно там.
В голосе деда звучало понимание, спокойное и доброжелательное. Так солдата отправляют в разведку, откуда мало шансов вернуться с донесением, так благословляют на дальнюю дорогу и трудную работу, зная, что уходящий редко приносит домой удачу, а работник – богатство. Так разговаривают с равным, поручая важное дело и не оскорбляя слезливым, лишним сочувствием.
– Мы рождены для простора, а его в Реттии мало. Люди кидаются на каждую крупинку, стараясь успеть прежде конкурента. В итоге – свалка, давка, и никакого простора. Он затоптан ногами. Нам свойственно размышлять, не торопясь, а в столице для этого вечно нет времени. Суета – их девиз. Я знаю, я жил в городе шесть лет. И три года – при храме Шестирукого Кри.
Вперевалочку, неуклюже раскачиваясь, он подошел к самому краю скалы. Стоя над обрывом, дедушка смотрел туда, где ветер оглаживал ладонью мохнатые облака. Внизу, на гребнях волн, вскипали барашки – и буйными отарами неслись прочь, как если бы море пыталось уподобиться небу. Горластые чайки устроили базар, сбившись в стаю над Тарренским мысом. Осторожно, словно боязливая девчонка – пальцами ноги, солнце пробовало воду краешком диска.
От места соприкосновения тянулись ленты: алые, желтые, багряные.
– Ничего, дедушка. Я справлюсь.
Келена с любовью смотрела на старика. Она знала: едва покинув Строфады, она обратится для деда в воспоминание. Черно-белая картинка, факт, не отягощенный чувствами. Старик будет помнить все, что видит и переживает в данный момент, но не станет волноваться за внучку. Просто ожидание. Миссия Келены чрезвычайно важна для племени. Но сердце от этого не забьется чаще ни на одну сотую такта. Да и она сама, оставив родной остров позади, вспомнит о дедушке без лишних сантиментов.
Надо пользоваться радостью в настоящем. Грустить сейчас, восхищаться здесь; беспокоиться над обрывом, а не в ста шагах от него или в падении. Сиюминутность – единственная крепость, которая заслуживает обороны. Для обитателей Строфадской резервации нет якорей в прошлом и будущем.
За спиной Келены тянулся луг – бурый, высохший от летней жары. Когда осень осчастливит землю дождями, на лугу распустятся цветы. Гиацинты, фиалки, дикие пионы придут на смену весенним красавцам: ирисам и тюльпанам. Еще дальше пейзаж был выдержан в серых тонах, оживляем лишь желтизной зарослей дрока.
– Идет буря, – заметил дедушка. – Ветер усиливается. Воздух сухой, как глотка у похмельного забулдыги. Облака слоятся. Уверен, к полуночи грянет.
– Хорошо бы, – согласилась Келена.
На закате она отправлялась в путь. И очень надеялась на бурю. Дед прав: рваные края облаков, чехарда ласточек, резкое похолодание – все сулило шторм. С другой стороны, внезапная смена погоды могла быть результатом усилий заклинателя ветров, выполняющего чей-то заказ, или волхва-процеллера, нанятого на пиратский корабль – отводить непогоду в сторону. Если так, нет резона предсказывать, что случится через час – буйство стихий или полный штиль.
– Научись, девочка. Многие из наших считают твой поступок бессмыслицей. Кое-кто – безрассудством. Единицы – шансом построить мост над пропастью. Я бы назвал это крыльями, да боюсь показаться выжившей из ума развалиной.
Келена засмеялась. Слово «боюсь» потешно звучало в устах дедушки, который ничего и никогда не боялся. Страх мало свойствен обитателям Строфад, а дед прожил такую длинную, богатую, полную событий жизнь, что самый храбрый страх побледнел бы от ужаса и удрал со всех ног, предложи ему судьба принять в ней участие.
Старик обернулся. Келена подалась вперед, впитывая, запоминая черты дедова лица. Морщины, складки, «лапки-царапки» в уголках мудрых, чуточку насмешливых глаз. Горбатый нос, похожий на клюв орла. Пряди седых, местами – грязно-серых волос падают на плечи. Щеки запали, подчеркивая остроту скул. Подбородок резко выпячен вперед – борода у мужчин из народа Келены не росла, в отличие от усов, зато подбородок удавался на славу, соперничая с носом.