То, что может быть сказано в этом введении, представляет собою не только то, что должно быть установлено заранее, а скорее то, что может быть оправдано и доказано изложением самой истории. Лишь потому эти предварительные объяснения не могут быть отнесены к разряду произвольных предпосылок. Поместить же вначале эти объяснения, которые по своему оправданию представляют собою по существу результат, можно лишь с той выгодой, какую вообще может иметь помещенный в самом начале перечень наиболее общего содержания данной науки. Они должны служить к тому, чтобы отклонить много вопросов и требований, которые, следуя обычным предрассудкам, можно было бы предъявлять к такого рода истории.
Г. В. Ф. Гегель. Лекции по истории философии
В статье-ответе на вопрос «Что такое Просвещение?» (1784) Кант, дав свое знаменитое определение («Просвещение – это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине»[1]), задает вопрос о той эпохе, в которую он живет, и отвечает на него, что «мы живем в век просвещения»[2]. Этот текст всегда признавался весьма значимым, его часто цитировали и интерпретировали на разные лады. Однако для наших целей интереснее всего тот комментарий, что дает Мишель Фуко в своей лекции от 5 января 1984 г.:
…Вопрос, который в первый, хотя и не в последний раз… появляется у Канта, – это вопрос о настоящем, вопрос о современности: что происходит сегодня? Что происходит сейчас? Что такое «сейчас», внутри которого мы так или иначе пребываем, и что это за место, та точка, [в которой] я пишу?.. Вопрос ставится о том, что такое настоящее. Во-первых, он касается определения некоего элемента настоящего, поскольку речь идет о том, чтобы распознать, различить, вычленить его среди прочих. Что в настоящем делает современной философскую мысль? Во-вторых, сам вопрос и тот ответ, что пытается на него дать Кант, показывают, что этот элемент является носителем или выразителем процесса, связанного с мыслью, знанием, философией. И наконец, в-третьих, в этом размышлении об элементе настоящего, несущего или обозначающего процесс, речь идет о том, чтобы показать, в чем и как тот, кто говорит в качестве мыслителя, ученого, философа, сам является частью этого процесса. А это еще сложнее. Нужно показать не только то, в чем он является частью этого процесса, но и как, будучи его частью, он в качестве философа или мыслителя играет в этом процессе определенную роль, оказываясь одновременно и элементом, и действующим лицом.
Короче, в тексте Канта появляется вопрос о настоящем как о философском событии, к которому принадлежит говорящий о нем философ. Итак, если рассматривать философию как форму дискурсивной практики со своей собственной историей, с игрой между вопросом «Что такое Aufklärung?» и предлагаемым Кантом ответом, мы увидим, что философия (и, мне кажется, мы не так уж погрешим против истины, сказав, что происходит это впервые) сталкивается с появлением своей собственной дискурсивной современности, изучаемой как событие, о смысле, ценности и философской единичности которого она высказывается и в котором она находит одновременно свой смысл и основание того, о чем она говорит. Таким образом, философская практика или, скорее, философ, изрекающий свой философский дискурс, не может избежать постановки вопроса о его принадлежности к этому настоящему. То есть это уже не совсем или даже совсем не вопрос о его приверженности к доктрине или традиции, не вопрос о его принадлежности к человеческому сообществу в целом, но вопрос о его принадлежности к настоящему, если угодно, о его принадлежности к некоему «мы», имеющему большее или меньшее отношение к совокупности культурных характеристик его собственной современности