Для мертвеца он вел себя чересчур уверенно.
На прослушивание в театральный на окраине Москвы так не наряжались. Во всяком случае остальные, как и сама Варя, выбрали что-то более традиционное, а этот тип грим купил, темные круги под глазами нарисовал и даже скорбный вид призрака изобразил.
Без папок с грамотами и трясущихся от волнения рук, одетый в простые джинсы и затертый синий свитер поверх белой, как у школьника, рубашки, этот Гамлет доморощенный будто и не понял, что поступил неправильно, когда тихо обошел стайку галдящих девчонок и, не замечая ничего вокруг, встал в самое начало очереди и оттеснил остальных.
А потом мумией скрестил на груди руки и замер с таким непринужденным видом, будто не ждал своей очереди вместе с остальными, а готовился получить театральную награду. Бесконечно далекий от хаоса вокруг и пыхтевших, судорожно повторявших репертуар абитуриентов, он сразу привлек внимание Вари.
И как же это бесило!
Варя никогда не любила таких, как он. Которым все побоку. Ведь для них окружающие – пустая массовка, что мешала жить.
И все же глупо было отрицать, что костюм Гамлета, будто взятый из стареньких сериалов нулевых, и чрезмерная бледность, словно перед выходом из дома несчастного в белила окунули, очень ему шли.
«Хватит злиться. Все равно ничего не изменишь».
Варя тряхнула головой и принялась в рассеянности повторять отрывок, чтобы прочесть его перед комиссией. Стоило занять чем-нибудь мысли и наконец перестать воображать, что случится, если она снова пролетит.
За несколько часов до того Москва встретила ее духотой, суетой и шумом, совсем как капризная дива, которая не ждала гостей и потому не обрадовалась, когда те явились на порог без приглашения.
Все в столице казалось слишком пестрым, громким и угрожающим после сонной тишины южного городка, но Варя все равно была рада, что решилась, соврала родителям про олимпиаду по русскому, в котором едва ли что-то понимала, и сорвалась к мечте. Поступлению в театральный, о котором грезила лет с шести, когда всерьез заинтересовалась телевизором и познакомилась с первым по-настоящему хорошим фильмом.
Она давно забыла, что именно смотрела, но те впечатления – яркие, как вспышка – жили в ней до сих пор и порой заставляли делать глупости. Варя всякий раз жалела о содеянном, но все равно шла вперед. Даже когда поняла, что шансов поступить в один из вузов «золотой пятерки[1]» у нее практически не осталось, отчего-то продолжала надеяться на чудо.
Потому когда сошла с поезда на Казанском вокзале и нырнула в метро, будто бы не почувствовала ничего, кроме радости.
В голове ее билась лишь одна мысль: «Если не сейчас – то уже никогда», и, как ни странно, подобные размышления придавали сил бороться и идти до конца, как и учили те, кому повезло – поступить, выпуститься, добиться – в своих интервью.
Кажется, Варя пересмотрела не меньше сотни роликов про чужие истории успеха, прежде чем наконец решилась начать строить свою. А потом, когда Женька ушел, оставаться в родном городе стало просто незачем. Только вот родителям не объяснить…
Она поклялась не думать о брате слишком много, но снова нарушила обещание. Почти год прошел со дня его смерти, а Варя все еще верила, что однажды он откроет дверь, отбросит в сторону мотоциклетный шлем и привычно потреплет ее по макушке. Странно верить в такое, когда тебе семнадцать, но она родилась мечтательницей.
К тому же сегодня – ее день, и ничему, будь оно живым или мертвым, этого не изменить.
И пусть первое прослушивание проходило не в том институте, где ей на самом деле хотелось бы учиться, Варя готова была выложиться на все сто.
В ее непростой ситуации – поступи, либо забудь о сцене навсегда – любой вариант, который помог бы зацепиться, можно посчитать хорошим. А потом уж и перевестись. К тому же Варя читала, что в первом институте училась одна известная актриса, и годы здесь вызывали у нее теплые воспоминания, а не содрогание.
– Иванова, Захарьина, Попов, Перепелкина! – в распахнутых кованых воротах показалась рыжая макушка молодого экзаменатора. – И… Никитин?