Ерëма

Михаил:

Михаил:

Михаил:

[Строфа 5: Площадь]

Вот площадь —сердце города, что бьётся

В груди из камня, в рёбрах из оград,

Здесь жизнь бурлит, хохочет и смеётся,

И каждый этой суете так рад.

Здесь голуби клюют пустые крохи,

Что брошены им праздною рукой,

И в этом – символ всей моей эпохи,

Где дух забыт и куплен был покой.

Я в центре шума, в гуще карнавала,

Но тишина в душе моей звенит,

Как будто жизнь меня околдовала,

И превратила в ледяной гранит.

И я стою, как памятник безвестный,

Тому, кто верил, но не смог найти

Свой путь в толпе, свой уголок небесный,

И с кем мне больше не по пути.

[25.06, 01:06] brainxd555: Императорская строфа

Скиталец в пурпуре

[Песнь единственная]

[Строфа 1]

Мой друг, когда закат багряный

Окрасит шпили и кресты, И воздух, горький и туманный,

Рождает смутные мечты,

Я чувствую себя изгнанным

Из мира вечной суеты.

И в этот миг, до боли странный,

Когда все помыслы чисты,

Я жду, как милости желанной,

Божественной той немоты,

Чтоб глас души самообманной

Достигнул высшей высоты, где блики

горят, как дальние гвоздики,

пронзая сумрака шелка,

и где рождаются великие

порывы, что живут века.

Беру перо, что на столике

лежит, как верный часовой,

ведь в этом мире меланхолика

спасает только голос свой,

чья мысль, как дерзкая разбойница,

готова ринуться на бой,

но рифма, вечная заступница, —

над скорбью правит над самой.

Она —мой храм, моя сокровищница,

мой щит и мой последний бой.

Она одна моя бессонница,

когда я говорю с собой.

[Строфа 2]

Мой друг, когда толпа рекою

Шумит на площади большой,

И каждый занят лишь собою

И мелкой, бренною игрой,

Я заражаюсь их тоскою,

Теряя внутренний покой.

И в этот час, перед грозою,

Когда весь мир мне стал чужой,

Я говорю с немой звездою,

Что светит над моей главой,

Ищу в ней связи с синевою,

С той долей вечной и святой, где блики

подобны ангельским улыбкам,

что шлёт нам вечность свысока,

но в мире суетном и зыбком

их суть для смертных далека.

Беру перо, что на столике

хранит молчание и пыль,

ведь в этом мире меланхолика

спасает лишь былая быль,

чья память, горькая невольница,

плетёт из прошлого ковыль,

но рифма, вечная заступница, —

над прахом прорастит посыл.

Она —мой враг, моя пособница,

мой самый пламенный посыл.

Она одна моя темница,

из коей вырваться нет сил.

[Строфа 3]

Мой друг, когда метель, рыдая,

Стучится в мёрзлое окно,

И тень, по комнате блуждая,

Рисует судеб полотно,

Я, в кресле старом утопая,

Смотрю на мир, как на кино.

И в этот час, не ожидая

Ни встреч, ни писем – всё равно,

Я мыслью вечность обгоняю,

Где мне быть может суждено

Увидеть проблески из рая

И бросить в землю то зерно, где блики

надежды робкой и неяркой

пробьют отчаяния гранит,

и жизнь, что кажется помаркой,

свой высший смысл соединит.

Беру перо, что на столике

лежит, как ключ от всех дверей,

ведь в этом мире меланхолика

спасает лишь полёт идей,

чья суть, как гордая орлица,

парит над суетностью дней,

но рифма, вечная заступница, —

всех армий и царей сильней.

Она —мой скипетр и гробница,

мой гимн и плач среди теней.

Она одна моя царица,

и я навек в полоне ей.

[25.06, 01:20] brainxd555: Сказ про Ерёму-простака и Царскую Закавыку [Песнь первая]

[Строфа 1]

В одном краю, где щи лаптями

Хлебают прямо из реки,

Где куры спорят с петухами,

Кто раньше встанет с той ноги,

Правил страной один боярин,

Что звался царь Агей-туман,

Был нравом крут и бестолков, как валенок,

Но хитростью —ну чистый змей-мутан…

Простите, вырвалось, смутьян.

Он был для подданных суров,

Издаст указ —хоть волком вой,

Чтоб каждый был всегда здоров,

Но чтоб с поникшей головой.

И чтоб никто не строил спора,

А только слушал приговора.

Но был в селе мужик, Ерёма,

Что жил от трона в сорока верстах,

И у него мозги не дома,

А где-то в сказочных мирах.

Ему что царь, что та солома,

Что у коровы на рогах,

Он жил, не ведая излома,

И не испытывал он страх.

[Строфа 2]

А наш Агей, от скуки маясь,

(Ведь вся казна уже в мешках),

Сидел на троне, почесавшись,

В своих атласных портупеях… то есть, штанах.

И думал думу, ухмыляясь,

Как бы развеять в царстве страх,

Не тот, что ужасом питаясь,

Живёт в запуганных сердцах,

А тот, что он, Агей, боится,

Что кто-то умный вдруг родится,

И скажет: «Царь-то наш – тюфяк!»

И выйдет форменный конфуз, кондратий и кавардак.

Следующая страница