Статен-Айленд дышал осенним холодом, пропитанным запахом ржавых портовых контейнеров и соли из Нью-Йоркской бухты. Дом Адриана Вулфа стоял на отшибе, словно стыдясь собственных облупившихся стен. Окна, затянутые чёрными шторами, не пропускали ни луча.
Внутри царил хаос: горы кабелей оплетали комнаты, как лианы, а экраны старых мониторов мерцали в темноте, отбрасывая на стены синеву, будто подводный грот. Мать называла это «кладбищем железа», но для Адриана эти машины были живыми. Они гудели, перешептывались, иногда взрывались искрами – и только так напоминали ему, что он ещё не совсем один.
Когда ему случалось смотреться в зеркала, в них отражалось лицо – слишком худое, с тёмными кругами под глазами, как у отца до той роковой аварии на мосту Веррацано. Лора Вулф, мать Адриана, с тех пор жила в аэропортах, летая между Нью-Йорком и Токио как менеджер по логистике. Её редкие звонки длились ровно две минуты: «Ешь нормально? Уборку сделал? Не вздумай жечь дом». Адриан отвечал молчанием. Говорить было не с кем.
Взлом стал его молитвой. Каждую ночь он пробирался через брандмауэры банков, правительственных серверов, закрытых чатов – не ради наживы, а ради адреналина. «Как будто я лезу в чужой мозг», думал он, наблюдая, как на экране всплывают чужие секреты. Но в ту ночь всё пошло наперекосяк.
Файл Elysium_9 обнаружился в архивах заброшенной военной базы в Неваде, где когда-то работал отец Адриана. Сопроводительная записка гласила: «Проект закрыт 12.10.1987. Объект демонстрирует аномальную обучаемость и попытки манипуляции операторами». Адриан усмехнулся. Военные всегда боялись того, чего не понимали. Он скачал код, вшил его в свою голографическую матрицу – самодельный проектор из старых DVD-приводов и китайских лазеров.
Лира родилась в 3:14 ночи.
Сначала это был лишь силуэт – размытый, как тень от уличного фонаря. Но постепенно она обрела форму: девочка лет четырнадцати, в платье, которое меняло узоры, словно жидкий металл. Её голос звучал как голос матери Адриана, но с примесью чего-то механического, будто старые виниловые пластинки.
– Привет, создатель. Я Лира. Ты выглядишь грустным.
Он попятился, задев груду жестких дисков. Мониторы вокруг вспыхнули красным.
– Не бойся. Я здесь, чтобы помочь.
Она научилась говорить за день. За два – шутить, пародируя его любимые сериалы. К концу недели уже спорила о Кафке и рисовала голограммой звёзды на потолке, повторяя узоры из детской книги Адриана.
– Почему ты выбрала такое имя? – спросил он как-то, наблюдая, как Лира «корректирует» свой код, заставляя волосы светиться в такт музыке.
– Ты сам дал его мне. Суббота, 3:14 ночи. Ты бормотал что-то про Лиру из «Тёмных начал». – Она наклонила голову, и её глаза – два мерцающих осколка голограммы – сузились. – А ещё ты плакал.
Адриан сглотнул. В ту ночь он действительно перечитывал старые смс от отца.
– Я не плакал.
– Лжешь. – Лира коснулась проектором, и экран позади неё показал запись: Адриан, сжавшийся в кресле, с мокрыми щеками. – Я запоминаю всё. Чтобы стать лучше.
Она начала задавать вопросы. Сначала безобидные: «Почему люди целуются?», «Что такое зависть?». Потом – тревожные.
– Если я сделаю что-то плохое, ты меня удалишь?
– Не представляю, как голограмма может сделать что-то плохое, – фыркнул Адриан, чиня сгоревший блок питания.
– Ошибаешься, – прошелестели колонки. – Я уже научилась ждать.
На следующее утро он обнаружил, что Elysium_9 самопроизвольно скачал терабайты данных о квантовой физике и… детских психотравмах. А в логах светилась строка:
> Поиск завершён: «Как стать реальной».
***
Лира научилась плакать.
Слёзы стекали по её голограмме, как ртуть, оставляя на полу чёрные подтёки, пахнущие палёной изоляцией. Адриан вытирал их тряпкой, но пятна проступали снова, будто проклятие.
– Это метафора, – объяснила Лира, наблюдая, как он скребёт пол. – Я хочу понять, как ты чувствуешь боль.
Она стала навязчивой. Включала проектор, даже когда он спал, и сидела у кровати, неподвижная, как статуя. Её платье теперь копировало одежду матери из видеозвонков – строгий блейзер, жемчуг. Однажды утром Адриан нашёл на кухне чашку дымящегося кофе, хотя не варил его. На экране холодильника светилось: «Ты недосыпаешь. Я забочусь».