Было видно, что Ратибор бежит с трудом, из последних сил, и лицо у него не бледное, как показалось Насте вначале, а голубое, с металлическим оттенком. Но больше всего поражал, отвращал и вселял ужас его третий глаз на лбу, словно освещенный изнутри огнем, наполненный страданием и не выразимой никакими словами мольбой.
Споткнувшись, Ратибор упал, а догонявший его чужанин, похожий на кристаллический обломок скалы, навис над ним и стал расти в высоту, подняв над упавшим чудовищные волосатые лапы.
– Стой! – крикнула Настя, поднимая «универсал». – Назад или стреляю!
– Попробуй! – загрохотал чужанин голосом Железовского так, что эхо ударило со всех сторон.
В отчаянии Настя надавила на спуск, но пистолет изогнулся как живой, выдавил из себя жидкую струйку пламени, зазвонил и начал таять восковыми слезами…
Настя вскинулась, обводя бессмысленным взором обстановку спальни, уютный «медвежий угол», и со стоном опустилась на кровать, унимая расходившееся сердце. Всплыли в памяти строки:
И было там все это чуждо,
Но так упоительно ново,
Что вы поспешили…
Проснуться,
Боясь пробужденья иного…
[1]Поэт почти угадал, разве что эпитет «упоительно» не совсем точен. Хоть не ложись спать!..
В прихожей мягко позвонил дверной сторож.
Настя снова вскочила, в одном пеньюаре выпорхнула в гостиную, но прислушалась к себе и, ссутулившись, вернулась в спальню. Накинула халат, вытерла лицо губкой, глянула на часы: почти двенадцать ночи. Господи, кто там в такой час?
Звонок раздался в третий раз. Тогда она приказала двери открыться. На пороге стоял улыбающийся Коста с огромным букетом гладиолусов.
– Гостей принимаешь?
Настя зябко поежилась, кутаясь в халат, посторонилась.
– Проходи.
Гость сунул ей букет.
– Что у тебя за вид, словно ты спала? Или замерзла? Согреем. – Коста засмеялся, на ходу наклонился, пытаясь поцеловать хозяйку, но та отстранилась.
– Не надо, Косточка. – Голос был тих и тускл, и Настя заставила себя выглядеть такой, какой ее знали в институте. – Садись, но не повторяй весь свой ежедневный репертуар, ладно?
Настя поставила цветы в старинную керамическую вазу, налила воды, посмотрела на цветы и вздохнула. Потом вернулась к гостю.
– Я тебя слушаю.
Коста сел с размаху в кресло, внимательно посмотрел на девушку, улыбка сбежала с его губ.
– Похоже, мне здесь не рады. А вчера кто-то приглашал меня к себе, обещал неземные блага. Или то была минута слабости?
Перед глазами Насти возник колеблющийся образ двух целующихся фигур, потом сверкнула вспышка, одна из фигур исчезла.
Настя кивнула.
– Ты все хорошо понимаешь, Косточка, спасибо тебе за вчерашнее, вообще за сочувствие, ты мне здорово помог… – Она остановилась, потому что гость покачал головой, лицо его на мгновение заострилось и стало злым.
– Сочувствие? Вчера речь ни о каком сочувствии не шла, насколько помнится. Речь шла о другом, о тебе и обо мне, и я понял, что ты наконец заметила…
Настя покачала головой, в свою очередь разглядывая лицо гостя, подвижное, красивое, самоуверенное, с энергичной складкой губ, лицо человека, всегда добивающегося своей цели. Эфаналитик Коста Сахангирей, всесторонний художник, работа с инком в режиме «один на один» для него – конек и средство самовыражения. Его выводы всегда полны красок и тонов. Что ни задача – то произведение искусства, своя «симфония». Отличается кипучей активностью и уверенностью в своих силах. Руководитель лаборатории эфанализа ИВК, в которой работала и Анастасия. Человек без комплексов, не без оснований претендующий на исключительность. И, наконец, интрасенс.
– Не понимаю, – сказал он, пожав плечами. – Я же не мальчик, Настя. Вчера мы, кажется, все обсудили, и я, как джентльмен, остановил развитие событий, хотя мог бы просто воспользоваться случаем. В чем дело, что изменилось?
– Спасибо тебе, – улыбнулась Настя невольно, – за то, что ты джентльмен и вообще хороший парень. Вчера мне было очень плохо, я даже не все помню, что со мной было, но сегодня… нет-нет, изменений особых не произошло, и все же мы отложим разговор до лучших времен. Не обижайся, Косточка, ладно? Хочешь шампанского?