Глава 1
Чертов автобус никак не хотел приезжать. Гаррету это совсем не нравилось, особенно учитывая, в каком «чудесном» районе города он находился в два часа ночи. «Именно в таких местах чаще всего происходят убийства, а то и чего и похуже, – подумал мужчина, – даже мне не по себе».
Ржавая железная остановка, наспех сваренная кем-то из гнутых стальных прутьев одиноко стояла, покосившись набок. Позади нее простирался необъятный пустырь, а по другую сторону дороги раскинулась лесополоса, настолько густая, что через нее даже днем не проходил свет.
– Сам Бог велел в таком местечке гадости творить всем кому не лень, – пробурчал себе под нос Гаррет и пнул носком ботинка мелкий камешек, случайно оказавшийся на пути.
Погода ему нравилась: морось прекратилась еще днем, отчего воздух был наполнен приятным ароматом сырости – типичный конец октября для Химмельтона, города, в котором он провел всю свою жизнь. Лишь гробовая тишина еле нарушаемая свистом ветра и отдаленным лаем собак, заставляла его нервничать.
Гаррет простоял на остановке еще пятнадцать минут, кутаясь в шарф и ругаясь отборным матом на всех и вся.
– Дался мне этот тренинг по наведению порчи, мать его! Ничегошеньки не получилось, да еще и пару ведьм с моих проб и ошибок откровенно уржались! – сетовал он вслух, не беспокоясь о том, что кто-то услышит его причитания и ругань.
– Да и врагам, похоже, придется мстить по-старинке, – закончил он мысль и огляделся, тяжело вздохнув.
Ждать автобуса было бессмысленно, и мужчина побрел вдоль дороги, насвистывая любимую песню «Hasta siempre comandante».
За его спиной послышался шорох, но быстро стих. На оживленной улице Гаррет не придал бы ему значения, но в глуши, где он оказался, нельзя было упускать подобные сигналы из виду. Снова послышался шорох, уже погромче. В десяти шагах от мужчины замерло тело, исполнившее лихой полушпагат в приседе. «Тю, и тут поразвелись, – промелькнуло в мыслях Гаррета, – ироды проклятые».
– Эй, давай отсюда бегом, эй! – раскричался он, обращаясь к недвижимой статуе.
Она ничего ему не ответила и не пошевелилась. Через несколько мгновений статуя издала протяжный рык и сделала шаг вперед, так и оставшись в своей скрюченной, почти пригвожденной к земле позе. Она неловко опиралась руками на асфальт и дрожала, что подтвердило догадку мужчины о том, кем был незнакомец напротив него.
– А ну, вали, брысь!, – с пренебрежением бросил Гаррет, заметив, как в голосе проскальзывает хрипотца.
Тело попятилось, но лишь для того, чтобы сделать рывок в сторону путника. Оно быстро приближалось, но мужчина не убегал, а ждал подходящего момента, чтобы дать отпор. В конце концов, когда ожившая статуя подобралась к нему почти вплотную, он с размаху ударил ей в лицо ботинком.
– Сказал же, проваливай!
Тело распласталось на земле, поскуливая и закрывая руками лицо. Гаррету всегда было жалко таких вот, ущербных товарищей, заложников своей глупости, но время от времени ему приходилось задавать им хорошую взбучку. Конечно, когда они первыми нападали.
Низшие вампиры, потерявшие разум и приличный облик, жаждущие подачки в виде хоть одной капли человеческой крови – дурацкая ошибка природы, современного существования и древней магии в одном флаконе.
Давным давно вампирский анклав разработал синтетическую кровь и строго запретил своим «гражданам» нападать на людей. Тех, кто осмеливался на такой смелый, но дурацкий шаг, постигла ужасная участь – они стали низшими, такими же, как тот, что встретился Гаррету в прохладную октябрьскую ночь. Неизвестно, как это работало: то ли сильная магия, то ли врожденная непереносимость днк – любой вампир, испивший крови человека, терял рассудок, память и любое приличие. Он начинал охотиться по ночам, чтобы вновь испить заветной красной жидкости, и это было весьма опасно для путников, зазевавшихся вблизи лесополосы и других темных, непроглядных мест.
Гаррету было жалко низших – он считал их любопытными дурачками и немощами, но все же, не терял бдительности при встрече с ними. Вот уже десять лет он носил «Стилзы», дорогие ботинки со стальными носками именно потому, что его часто заносило в какие-то пустоши и дебри, а в такой обуви сам Бог велел дать кому-нибудь знатного пинка.