1
Ее разбудил сон, смысла которого она не понимала. Мать с отцом кружатся в дагестанском танце, потом отец, увидев ее, кричит музыкантам: «Лезгинку давайте! Сейчас Шекер покажет, как она танцует». Когда Шекер вышла танцевать, вокруг танцплощадки столпилось очень много людей. Все смотрели на нее и смеялись, и вдруг кто-то бросил: «Она голая, она голая!» Оглянувшись, Шекер поняла, что на ней и вправду нет одежды. Отец как будто не замечал ее наготы и требовал, чтобы она продолжала танцевать. Зато мать стала возмущаться: «Почему ты голая? Как тебе не стыдно!»
Шекер вскрикнула и проснулась. Было еще очень рано, поэтому она какое-то время лежала в постели с открытыми глазами, рассматривая затейливые узоры на обоях, а потом встала и подошла к зеркалу. Они приедут через восемь часов, а если повезет – раньше! Тогда и решится вся ее жизнь. От мысли об этом у нее колотилось сердце. Как долго она их не видела! Сказать, что она соскучилась, все равно что ничего не сказать. Но в своей тоске она не могла признаться никому. Ханна вспыхивала от одного только намека («сколько волка ни корми, все равно в лес тянется»), а Натан в угоду жене называл ее неблагодарной свиньей.
Много лет она скрывала свои чувства. Это была тайна, разъедающая изнутри. Ее нельзя было выпускать на свободу, но она не могла просто взять и забыть о ней. Слишком пленительной была надежда, слишком больно было ее убивать. Шекер затаилась и никак не проявляла своих чаяний. Но наедине с собой она каждый день мысленно разговаривала с ними: рассказывала, объясняла, доказывала и умоляла до тех пор, пока они наконец ее не поймут. В фантазиях они то понимали ее с полуслова, соглашались, заключали в объятия и уводили в новую жизнь, то грубо пресекали разговор и отворачивались. Шекер не понимала еще со всей ясностью, как они отреагируют, поэтому не решалась заговорить. Но две недели назад она приняла решение открыться, и будь что будет – терять ей больше нечего. Критически посмотрела на себя в зеркало, увидела выскочивший на носу жирный прыщ и с ненавистью его выдавила.
Шекер себе не нравилась: пухлые щеки, маленькие глаза, пористый нос, узкий прыщавый лоб, полноватые короткие ноги. И только волосами, роскошными русыми волосами, доставшимися по наследству от мамы, она гордилась. На солнце они были нежно-золотые, а в тени – цвета молодого каштана; распущенные – доходили до бедер, а заплетенные в косу – до пояса. Шекер очень любила расчесываться, и это было больше, чем приведение себя в порядок.
Она расплела косу и посмотрела в зеркало: а может, оставить распущенными к их приходу? Может, не стоит заплетать? Тогда у них просто не останется выбора: они не смогут не полюбить ее.
– Зачем косу распустила?
От внезапности Шекер вздрогнула. Она не слышала, как мать подошла к ее комнате.
– Я расчесываюсь, – ответила она, покраснев.
– Давай быстрее. Заплетай косу и иди Цыгана загоняй. Работы много, некогда прохлаждаться.
В обязанности Шекер входило вставать раньше всех и загонять Цыгана после ночного дежурства в вольер. Цыган – любимая собака отца: на его счету четыре пойманных грабителя. В их богатом доме воры были частыми гостями: достаток семьи хоть и не афишировался, но был известен всему городу. Постарев и потеряв остроту слуха и зрения, Цыган «вышел на пенсию»: переселился на задний двор, перестал нести службу и стал просто любимым псом. Ему заказали теплый вольер с деревянным полом и будкой, и Натан сам лично кормил старую овчарку. На место Цыгана в центральном вольере, стоящем прямо перед домом, поселился его сын – двухлетний Мухтар, предварительно пройдя годичную подготовку у тренера сторожевых собак.
Выйдя на крыльцо, Шекер зажмурилась от яркого света и закрыла глаза рукой. Во дворе громоздились деревянные столы и лавки, вынесенные накануне из сарая. Сегодня их ровной шеренгой поставят под навесом, помоют, накроют скатертями, разложат приборы и посчитают количество посадочных мест. Отцу исполняется семьдесят, и поздравить его приедут не меньше ста человек.