Глава 1. Увидеть Лувр и умереть
Глупцов жизнь ничему не учит. Почему именно мне приходится восполнять её педагогические упущения?
При виде моей физиономии прохвост Ксавье Бриньон закатил глаза и приготовился грохнуться без памяти. Точнее – повиснуть в моих объятиях, я сдавил ему шею и приставил к глазу кинжал.
Круглая рожа налилась до свекольно-пунцового цвета. Если не поставить паразиту пиявок, снижающих давление, боюсь, моя копилка грехов пополнится очередной отправленной к Богу душой. В компанию к ещё нескольким десяткам душ, чьи хозяева встретились мне на слишком узкой дорожке.
Но, быть может, именно следующая жертва переполнит терпение Бога или кого-то другого, избравшего местом моего пребывания Францию конца шестнадцатого века, поэтому я счёл за лучшее спрятать оружие и миролюбиво спросил об оставленных вещах. Грядёт немаловажная встреча, а потёртая шляпа с пером, серо-чёрный камзол и шоссы, заправленные в грязные сапоги из оленьей кожи, вряд ли представляют собой лучшее облачение для рандеву с дамой. И чем рыскать по улицам да лавочкам Парижа, где любой мальчишка наслышан, что граф де Бюсси объявлен врагом короля, я понадеялся использовать что-то из старых запасов, когда в Лувре уживались дворы Генриха Третьего и его блистательной супруги, а также свита Генриха Наваррского и королевы Марго. Скромность гугенотских нарядов и собственная оригинальность в аскетизме платья не избавили меня от необходимости держать пару комплектов для торжественных приёмов и балов, включая отвратительные своей женственностью коротенькие штанишки с подбоем, придававшие ягодицам и бёдрам вульгарную шарообразность.
– Кому ты сдал мою комнату на этот раз? – бакалейщик, уходя от ответа, что-то сдавленно булькнул в оправдание, и я насел на него вторично, наплевав на паническое состояние проходимца, но больше не угрожал кинжалом. – В прошлый раз меня тоже год не было! Ты ещё не понял, что я – бессмертен? Что я в аду тебя достану и спрошу: где, чёрт подери, моя комната?! И моя одежда?
По правде говоря, съёмная квартирка над бакалейной лавкой на улице Антуаз не представляет какой-либо ценности. Но я привык к ней. Именно тут, неведомым образом вселившись в тело дворянина по имени Луи де Клермон де Бюсси д’Амбуаз, я вдруг ощутил себя в Париже эпохи Возрождения в разгар самой весёлой ночи той эпохи – Варфоломеевской. Не скажу, что воспоминания приятные, но уж какие есть…
Рядом шумно засопел Симон, мой слуга. Он привык к хозяйским интонациям в голосе, после которых собеседника, случается, уносят вперёд ногами. Благочестивый католик, парень перекрестился загодя.