– Убить – проще всего.
Сказавший это не ждал скорого ответа от собеседника. Собеседник же сидел на лавке рядом, справа, довольно широко расставив колени, опираясь локтями о ляжки, и крупные кисти его рук свисали бессильно и безнадежно.
Это был грузный человек, чем-то похожий сейчас на высокий тяжеленный мешок, поставленный стоймя в надежде, что сам сохранит равновесие. Он и хранил – накренившись, расплющившись внизу от собственной тяжести, казалось бы, готовый рухнуть от единого прикосновения пальца.
– Да ты и не сможешь убить, – продолжал тот, что слева, и в голосе чувствовалось облегчение.
Он был невысок, узкоплеч, откинулся назад, словно бы опираясь лопатками на незримую спинку скамьи, тонкие ноги, обутые в узкие длинноносые туфли, вытянул вперед и скрестил. Насколько в позе грузного собеседника ощущалась тяжесть, настолько в позе стройного – легкость, и казалось: убери сейчас лавочку – один продавит собой землю и уйдет туда по плечи, другой же так и останется висеть в воздухе.
– Не смогу, – согласился грузный. Но слишком быстро. Что и было замечено.
Дальше тот, что слева, заговорил красивыми словами, совершенно не удивившими собеседника, – возможно, потому, что не впервые он слышал такие художества.
– Беседа наша – это совместный путь по ночной дороге. Сейчас ты свернул в сторону. И хотя какое-то время мы будем перекликаться, даже довольно связно перекликаться, но ровно то же время будем и удаляться друг от друга. А потом мой голос в твоих ушах станет неразборчив, и ты порадуешься тому, что отпала нужда отвечать.
– Всякий мужчина должен быть внутренне готов к тому, что однажды придется убить врага.
Высокопарные слова прозвучали неожиданно. Словно бы, удалившись вышеописанным образом, мужчина убедился, что его уже не догнать и не остановить.
– И если я этого не сделаю, то кто же я? Да мне в зеркало будет стыдно смотреть! Мне на его фотографию бу… будет!.. А я!.. – голос грузного собеседника оборвался на яростной ноте, на ноте бессильно сжимающей кулаки ярости.
– Убить и пристрелить – не одно и то же.
Они сидели на речном берегу и глядели на далекие луга. Их беседа началась незадолго до заката, а сейчас ночь уже дошла до самого темного своего часа. Луга были очень далеко – если только ночь не подменила их чем-то иным, а с ночи станется, вот ведь и скучный пейзажик городской окраины за спинами собеседников она тоже куда-то припрятала только что, натянула между мужчинами и городом черную тусклую ткань, а на ткани оказались нарисованы покосившиеся и надломленные силуэты вовсе не свойственных среднерусской полосе готических башен.
Видимо, ее же рука положила на белую скамью черный предмет характерной формы. Он лежал между собеседниками, рукоятью к грузному – к правой его руке. Бери и стреляй.
– Если я ничего не сделаю… то мне останется лишь убить себя… Ведь все же ясно, как на ладони! – воскликнул знающий имя своего смертельного врага мужчина. – Если бы у меня было хоть какое-то сомнение! А я все знаю – и вот сижу здесь!..
– Мы вернулись к тому, с чего начали. Даже если ты не убьешь его первым выстрелом, даже если он будет мучаться еще несколько часов, то все равно он уйдет в небытие и избавится от боли, а вот твоя боль увеличится. Потому что ты поймешь несоизмеримость преступления и кары. Кара окажется во много раз легче преступления – а переделать уже не получится.
– Он может остаться калекой, – не очень уверенно возразил жаждущий мести.
– Он немолод, любит поесть, любит выпить, курит по три пачки в день, ходить разучился – даже двести метров норовит проехать на своей «ауди». Еще немного – и калекой он сделает себя сам. Не надо пачкать руки.
– А потом он умрет.
– Разумеется, умрет. А ты останешься жить.
– Я думал, ты дашь мне хороший совет, – проворчал тот, кому жить вовсе не хотелось. – А ты? Ты боишься, что я сяду за убийство с заранее обдуманным намерением на сколько надо лет? Или ты действительно считаешь, что время, Бог, судьба, я не знаю что – отомстит ему?
– Я просто хочу, чтобы преступление и кара были соизмеримы.
Мужчина резко повернулся.