Чужие сливы

Я получил ордер на квартиру. Отдельную двухкомнатную на третьем этаже новенькой девятиэтажки. После многолетнего скитания по общагам разных организаций хотелось срочно хоть одним глазком взглянуть на теперь уже свое жилище. Мы возвращались с какого-то происшествия, и я попросил водителя заехать подвезти к своему новому дому. На третьем этаже, где согласно ордера располагалась указанная квартира я увидел молодого человека. Коротко постриженные светло-русые волосы парня были украшены клоком седины, никак не вязавшимся с его молодым возрастом. Увидев меня, он шагнул навстречу и отрапортовал, протянув руку, Максим – Ваш участковый. Я был одет в гражданский костюм и намекать о своей принадлежности к милиции не собирался. Максим еще что-то выстрелил в духе необходимости соблюдения законности и правопорядка, перспективы светлого будущего и прочего набора откровенной ерунды, постоянно повторяемой нашим замполитом на политзанятиях. Меня это мало интересовало, – я пришел взглянуть на свое жилье.

С другой стороны меня вполне устраивало то, что соседом оказался молодой человек, а не какой-то забулдыга. Правда среди участковых я его не встречал. В отношении последних могу сказать, что я знал их не только по именам и отчествам, но и кто, что, когда и в какой мере употребляет. С ними мы почти ежедневно встречались на местах происшествий или различных мероприятиях проводимых в Горотделе. Но это не имело никакого значения. Мало ли кто чего наговорит от радости или с перепугу при первом знакомстве.

Максим оказался неплохим парнем. Ни в какой милиции конечно же он не работал. Хотя и хотел поступить в Донецкую школу милиции. Но не прошел медицинскую комиссию из-за ранений, полученных в Афганистане. Как соседи мы частенько встречались вечерами за столиком, устроенным на балконе и болтали о разной ерунде. Он никогда не рассказывал о своей службе. Ярким свидетельством отличия службы в десантно-штурмовой бригаде от службы в армейском ансамбле песни и пляски являлись два ордена «Красной звезды» и медаль «За отвагу» пылящиеся на полке его серванта.

Однажды теплым августовским вечерком мы расположились на том же балконе. Бутылка пяти-звездного «Таврийского» коньяка потихоньку таяла под наши скупые «за здоровье» и «ну давай». Закусывали мы благородный напиток большими продолговатыми как куриное яйцо сладкими и душистыми сливами «Анна Шпет», ведро которых принес мне один знакомый.

После очередного «Поехали» Максим почему-то рассмеялся и сказал – Ты знаешь я думал, что в Афгане нажрался этих слив на всю жизнь. Приподняв чуть выше локтя расстегнутый рукав рубахи, он обнажил предплечье и указал на небольшую светлую точку на смугловатой коже. С противоположной стороны предплечья напротив была точка немного больше первой. Такие точки ни с чем спутать нельзя – это след сквозного пулевого ранения.

Весь вечер он рассказывал о том страшном месте куда его забросила судьба и безголовость государственных мужей. Его война в корне отличалась от той которую показывают в фильмах и сводках новостей.

Пусть простят меня он и его товарищи, но я попытаюсь вкратце передать то что услышал в тот теплый августовский вечер. Конечно же с некоторыми элементами художества и поправкой на десять лет, которые могли внести некоторые коррективы в мою память.

Чистый степной воздух пьянил. Максим шел, не торопясь по зеленой целинке растущей в распадке между двумя буграми. За следующим бугром откроется террикон, а за ним и его шахтный поселок, носящий название, как это принято на Донбассе по номеру шахты.

Там у родного крыльца его встретит мать выплакавшая, наверное, все свои слезы за два последних года пока сын находился в армии. Хотя он и писал ей всегда, что служит в Закавказье, наверное, в поселке нашлась добрая душа подсказавшая, что ее сын за границей. Да это было понятно любому бывшему солдату – если в адресе стоит полевая почта значит получатель там. А начиная с рокового восьмидесятого, точнее с декабря семьдесят девятого года, со словом заграница у солдатских матерей стало ассоциироваться страшное слово Афганистан.