Пулеметная очередь смахнула верхушку суслиного бугорка, а ветер развеял облачко глинистой пыли. Бывший сержант, а теперь рядовой боец 2-й отдельной штрафной роты, Борис Ходырев заслонил голову винтовкой. Отброшенные рикошетом пули уходили вверх и в стороны – до него пока не добрались.
Стоял конец сентября, но здесь, в степи, южнее Сталинграда, солнце светило по-летнему жарко. Холм, который наполовину оседлала рота, представлял собой голую плешину с низкорослой сухой травой. Единственными укрытиями служили редкие промоины и суслиные бугорки. Промоина осталась в стороне, в нее можно было втиснуться всем телом, а здесь Борис лежал на открытом месте. Его приятель Иван Межуев распластался рядом, мокрая от пота спина тяжело вздымалась.
Впереди немецкие пулеметчики добивали прорвавшихся бойцов. Пули простегивали людей насквозь, кто-то убегал, потеряв голову от страха, другие лежали затаившись, но возможности выбраться ни у тех, ни у других не было. Бегущих срезали одного за другим. Смертельно раненные люди падали под уклон и роняли винтовки.
Бывший комбат и бывший капитан Степан Матвеевич Елхов, долговязый, костлявый, убегал грамотно, бросаясь то в одну, то в другую сторону, длинные руки с широкими ладонями, словно веслами, загребали воздух. Он угадал приближавшуюся пулеметную очередь, мгновенно бросился лицом вниз. Инерция и уклон швырнули тело, перед носом Ходырева взлетел пыльный сапог с блестящей подковой. Падение получилось неуклюжее, так валятся убитые, пулемет переключился на другую цель. Трое красноармейцев спасались тесной кучкой, очередь догнала двоих, третий в отчаянии поднял руки, но продолжал бег в обратную сторону от врага.
Сергей Маневич, бывший лейтенант, собрал вокруг себя кучку отчаянных бойцов. Они приблизились вплотную к немецким позициям и готовились к последнему прыжку. Не получилось. Бойцы погибли, сраженные очередями в упор, и легли на сухую полынь. Сергей получил ранение в бок, другая пуля расщепила ложе винтовки. Маневич сумел втиснуться в узкую щель, промытую талой водой. Расплачиваясь за испуг, немцы долго стреляли по нему, обрушили края промоины, затем швырнули несколько гранат, которые оставили обожженные проплешины и оглушили смелого лейтенанта. Он затих в своем укрытии, а немцы переключились на другие цели, добивая остатки штрафников.
Командир роты капитан Митрохин, рябой, широколицый, обычно спокойный, сейчас суетился и кричал снизу:
– Куда? Вперед!
Он призывал продолжать атаку, стрелял из автомата поверх голов, но срывающийся голос не мог остановить бегство. Смерть в виде непрерывных пулеметных очередей носилась над склоном, люди ускоряли бег, теряли равновесие, кувыркались. Сгоряча поднимались снова и гибли от прицельных очередей. Когда упали все бегущие, настал черед тех, кто залег. Двое бойцов, лежавших в нескольких шагах от Ходырева, вскочили. Пули догнали обоих. Один упал и больше не шевелился, второй полз, отталкиваясь локтями. Борис поднял голову и перехватил напряженный, полный ужаса взгляд солдата. Из гимнастерки брызнуло красное, человек сунулся лицом в землю, еще несколько пуль ударили в тело, слегка пошевелив его.
Полностью погибла группа кавказцев, пять или шесть человек, осужденные за дезертирство. Держались они тихо, обособленно, выделяясь лишь упорным непониманием русского языка. Они бежали в атаку, все больше отставая. Война казалась им чуждой, родные горы были далеко, они не видели смысла в этом смертельном противостоянии.
Их с трудом поднял один из сержантов, кавказцы заметались, попали под огонь. Двое подняли руки, но в горячке боя все были срезаны пулеметным огнем. Они остались лежать тесной кучкой, темноволосые, смуглые. Брошенное оружие валялось в стороне. Рядом, как и при жизни, находился мертвый русский сержант, который пытался сделать из них бойцов, но не сумел.
Пулеметчики наверху постреляли еще немного, затем поднялся молодой офицер и оглядел склон. Немец не очень рисковал, наступавшие были смяты и в основном уничтожены. Ходырев имел отличное зрение, сетчатка запечатлела крепко сложенного юношу лет девятнадцати, одетого в легкий серо-голубой китель. Затем вражеский офицер снова опустился в окоп, и над холмом повисла тишина.