Больше всего мальчик любил вентдей. Он всегда ему нравился, потому что этот день отмечали процессиями и никто не работал, когда они проходили через ферму.
Все откладывали инструменты и посохи, матери одевали детей в лучшую одежду, а отцы заботились о том, чтобы они были чистыми. Потом все стояли в траве, стараясь не дрожать на пронзительном холоде, дожидаясь, когда монахи пройдут через Вудэдж от Харна в сторону Большого Харна.
Монахи всегда приходили в первой половине дня, но никогда не останавливались на ферме.
У них не было времени для беcклановых владельцев ферм, пытавшихся выжить на мерзлой земле. Но мальчика переполняло возбуждение.
Хотя все следовали Чайи, богу Капюшон-Рэев, тысячи богов оказывали услуги Чайи, и ты не мог знать, какого из них почитали монахи, или даже не представлял, как они выглядели. Иногда они казались добрыми, порой – богатыми, случалось – свирепыми или пугающими или всем сразу. Он видел монахов, поклонявшихся богам войны, их воины кружились и танцевали с мечами, другие не носили одежду и раскрашивали свои тела в темно-синий цвет. Некоторые отращивали волосы, другие были совершенно лысыми, и чтобы узнать, как они будут выглядеть, требовалось оказаться рядом с тропинкой, когда они выходили из леса.
Для мальчика это была самая волнующая часть.
Кем они окажутся?
– Ты слышишь колокола, Кахан? – спросила его сестра. Она была немногим старше, но в полях всегда становилась главной. – Они идут.
– Я слышу, Нахак, – сказал он. – И буду первым, кто их увидит.
– Тише, – сказал отец, у которого был крутой нрав.
– Лорн, – тихо сказала мать, – позволь детям порадоваться. У них трудная жизнь.
– И станет еще труднее, если монахи посчитают нас непочтительными, – сказал отец, и мать промолчала, из чего следовало, что она подумала: отец прав.
Кахан опустил взгляд, как его учили. Но голову наклонил совсем немного, недостаточно, чтобы показать истинное почтение. Иначе он их не увидит, а ему ужасно этого хотелось.
Когда монахи пришли, они его разочаровали.
Он не увидел музыкантов, древних одеяний, танцовщиков или воинов. Только парад уставших людей, чьи волосы стали грязными от пыли, а одежда покрылась глиной от долгого путешествия. Единственный, кто производил сильное впечатление, носил маску – яростное лицо с длинными зубами. Их Скиа-Рэй, голос бога. У него была длинная белая борода, его несли в кресле, обернутом летучей лозой, облегчавшей вес, – кресло покачивалось, и тогда звенели колокольчики.
Над ним держали Звезду Ифтала на длинном шесте, но дерево было старым, и восемь рук возле центрального круга дрожали в такт движению процессии. И все же это были монахи, из чего следовало, что они важны, поэтому мальчик склонил голову и постарался скрыть разочарование.
И вот они остановились.
Монахи никогда не останавливались. Во всяком случае, у их фермы.
– Эти люди не присутствовали в деревне на собрании для Зорира-Идущего-в-Огне, – сказал мужчина в кресле. Его голос прозвучал очень тихо.
– У них нет грима, нет краски-клана и клана нет, – сказал лысый монах свирепого вида, и его слова все объясняли.
Даже мальчик знал, что быть бесклановым означает занимать более низкое положение, чем все остальные. Хуже даже, чем короноголовые, которые были самыми глупыми животными на свете. Без гарауров они бы не прожили и дня.
– Значит, – сказал старик, – никто здесь не останавливается?
– Это запрещено, Скиа-Рэй, у них нет клана.
– Лишены семьи. Лишены верности, живут у самого леса, – сказал старик и повернулся к ним: – Я думаю, мы здесь остановимся.
Мальчик обнаружил, что он отчаянно дрожит, и не знал почему – от страха или волнения. Он смотрел, стараясь не показывать, что наблюдает за ними, в то время как кресло поставили, опустили ступеньки и старик встал. Лысый монах помог ему сойти на землю.
– Это запрещено, Скиа-Рэй, – тихо сказал монах старику.
– Ну, Лаха, многие вещи запрещены до тех пор, пока их не разрешают, верно?