Белый художник

4:03 утра. Предрассветные голоса.

"Сделай это красиво", – шепчет мамин голос.

Он моргает. Перед глазами плывут красные пятна. Мама давно в могиле, но она не умолкает. Никогда не умолкает.

"Ты же мой хороший мальчик? Ты сделаешь это правильно?"

Холодный металл ножа в кармане жжёт ладонь. Он сжимает рукоять – боль проясняет сознание.

"Да, мама. Я сделаю красиво."

4:17 утра. Водонапорная башня.

Тени на стенах шевелятся. Они всегда шевелятся, когда он приходит.

"Смотри, они тебя ждут", – смеётся другой голос. Детский. Его собственный, но из далёкого прошлого, из того подвала, где пахло сыростью и медным страхом.

Девушка на полу ещё дышит. Глаза расширены – она видит их тоже. Он уверен.

"Почему ты не кричишь?" – наклоняется он, вдыхая её страх.

"Ах да… Я же велел тебе молчать."

Её губы дрожат, но звука нет. Только слёзы. Они блестят в свете фонаря, как те, что капали тогда на бетонный пол.

"Не бойся. Это будет… возвышенно."

4:33 утра. Танец теней.

Лезвие входит плавно, будто режет не плоть, а густую акварель.

"Красный – твой цвет", – бормочет он, наблюдая, как узоры расползаются по коже.

Тени на стенах повторяют его движения. Они становятся чёткими, принимают формы – вот мама качает головой, вот отец заносит ремень, вот он сам, маленький, прижался в углу.

"Нет, не сейчас!" – он резко дёргает головой. Картинка рассыпается.

Банка с глазом стоит в луже крови. Жидкость внутри пульсирует, будто всё ещё что-то видит.

"Ты же знаешь, зачем это?" – детский голос снова рядом.

"Чтобы они наконец УВИДЕЛИ!" – его собственный крик эхом отражается от стен.

Тишина.

Тени замерли.

5:45 утра. Последний штрих.

Он поправляет волосы девушки, чтобы они лежали идеально.

"Первая", – пишет он на банке, и буквы расплываются, будто плачут.

Где-то вдалеке воет собака. Или это смеётся тот мальчик из подвала? Он уже не различает.

"Скоро придёт следователь", – шепчет мамин голос.

"Тот, который потерял жену. Он поймёт."

"Да, мама. Он поймёт."

6:13 утра. Они пришли.

Когда вдали раздаются шаги, он уже сливается с туманом.

Но последнее, что он слышит перед тем, как исчезнуть:

"Мы только начинаем…"

И неясно – это сказал он, тени или само здание, пропитанное страхом.

6:47 утра. Отдел полиции Белогорска.

Алексей Гордеев пил третий кофе за последний час. Горячий, чёрный, без сахара – как его жизнь последние три года. Горький и обжигающий.

– Гордеев! – дверь кабинета распахнулась с такой силой, что задрожали стопки бумаг на столе. На пороге стоял начальник – майор Семёнов, краснолицый, с трясущейся от злости жилкой на лбу.

– Ты в курсе, что у нас в городе маньяк объявился?!

Алексей медленно поднял глаза.

– В курсе.

– В курсе, – передразнил Семёнов.

– Башня на набережной! Девушка с вырезанным глазом! Всё утро пресса звонит, мэр орёт! А ты сидишь тут, как будто тебя это не касается!

Гордеев отставил стакан.

– Я уже запросил записи с камер. Жду.

– Ждёшь?!

– Да.

Он не повышал голос. Но в кабинете вдруг стало тихо.

Семёнов задышал глубже, сжал кулаки.

– Ладно. Ты берёшь это дело. Лично.

– Я и не сомневался.

– И, Гордеев… – начальник понизил голос.

– Если это как тогда… если опять…

Алексей встал.

– Не будет "как тогда".

7:13 утра. Место преступления.

Башня была оцеплена. Внутри пахло сыростью, старостью и чем-то ещё – сладковатым, химическим. Смертью.

– Вот она.

Кира Соколова, криминалистка, указала на контур тела. Девушка лежала на спине, руки раскинуты, словно в странной молитве.

– Левый глаз удалён, правый открыт, – Кира говорила быстро, но чётко. – На груди – символ, похожий на славянский оберег. Рядом – стеклянная банка с…

– С глазом, – закончил Гордеев.

Он присел рядом с телом.

– Ты заметила? – он указал на запястье жертвы.

Кира нахмурилась.

– Следы от верёвки.

– Да. Её держали. Но не здесь.

– То есть… убийство произошло в другом месте?

Гордеев не ответил. Он смотрел на лицо мёртвой девушки.

8:30 утра. Первая улика.

– Смотрите, что я нашла.

Кира протянула пакет с уликой. Внутри лежал смятый листок бумаги.

– Засунули ей в карман джинсов. Почти не видно.