– Ты меня правда любишь?
Он пожимает плечами и молчит.
Она, явно огорченная, трет ноги ладошками. От этих движений колготки на ее коленях то собираются в гармошку, то натягиваются, как резина.
– Так ты меня любишь или нет?
– Я еще не знаю, – отвечает он, глядя в сторону второго этажа рядом стоящего дома.
Двое сидят на низкой, старенькой, на первый взгляд готовой в любой момент развалиться лавочке. На самом деле лавочка эта стоит у подъезда вот уже без малого сорок лет. И никто не может сказать точно, сколько она простоит еще. Они сидят на лавочке второй час, большей частью молча. Она еще пытается выправить положение, начиная разговор с одного и того же. Спасти положение может лишь свадьба, это лучший из всех имеющихся сейчас способов остаться вместе. Все было бы хорошо, будь он хоть чуть-чуть сговорчивее, но он сидит, сложив руки на коленях так, словно они занемели. Она не узнает его, потому что точно знает: Артур Мальков самый веселый парень в Ордынске! Артура, конечно, можно понять. Мама говорит, что в его семье большая проблема, и даже просит не общаться с ним, но разве Маша может не общаться с человеком, вместе с которым, если верить той же маме, лежала на соседних кроватках в роддоме?
– Так ты не ответил, – настаивает она.
– Я ответил, – ему упрямости тоже не занимать. Есть в кого.
– Ты женишься на мне? Тогда ты будешь в нашей семье. Маме ты нравишься, хоть она и относится к вам с опаской, папе не очень, но это не страшно. У нас главная – мама.
Хочется плакать, но он не может себе этого позволить.
– Ты поживешь у нас, а после мы, конечно, поженимся, – не унимается Мария. – И все будет хорошо.
Но он точно знает, что хорошо уже не будет никогда. Никогда.
– Зачем ты плачешь? – согнувшись пополам, она вглядывается в его глаза.
– Это ветер…
Приняв ответ, она успокаивается и, выпрямившись, начинает снова растирать колени. Конечно, он не плачет. Чтобы Артур да заплакал… А ветер сегодня действительно сильный. Отец говорил, что из-за этого ветра ушла на дно вся рыба, и теперь вряд ли удастся порыбачить с товарищами из области.
Маша никак не может понять, зачем, когда отец говорит о людях, он обязательно добавляет – «товарищ». Ну вот как бы она выглядела, если бык Артуру постоянно обращалась: «Послушай, товарищ Артур»? Зачем говорить, если и так ясно, что он – товарищ.
– Пойдем вечером к Орде? Ветер уляжется, можно будет опять попробовать лодку отвязать или просто посидеть…
Вечером… Артур не знает, что будет вечером. Он чувствует, что вечера уже не будет. Этот день будет тянуться вечно, и ничем хорошим не закончится.
– Я пойду домой.
Соскочив с лавки, он поправил брючины над ботинками и с тоской посмотрел в сторону подъезда.
– Туда нельзя!.. – испуганно вскрикнула Маша и попыталась схватить его за рукав. – Там плохо…
Артур это знал, но пошел. Лучше уж сгореть от неожиданно навалившегося горя там, чем мучиться от неизвестности на лавочке.
Он шел к подъезду, чувствуя что в груди ворочается раскаленный кусок свинца. Хотелось плакать, но позволить себе этого он не мог. Отец всегда говорил: никогда ничего не бойся и ни у кого ничего не проси.
Между тем ноги не шли, и, поднимаясь по пахнущей летней прохладой лестнице, ему приходилось совершать над собой насилие. Ботинки цеплялись за ступени, и он дважды чуть не упал. Все было в это утро не так. Обычно тихая квартира на втором этаже их двухэтажного кирпичного дома превратилась в эпицентр разноголосого шума. Сначала был стук в дверь, потом чужой говор, похожий на тот, которым разговаривают грузчики в магазине на Коммунистической, потом этот говор усилился, и им заполнилась вся квартира. Зачем-то пришли соседи, хотя их никто не звал, но больше всего Артуру были неприятны эти четверо, что сразу стали вести себя не как гости, а так, будто именно они хозяева в этом доме.
Поднявшись на нужный этаж, Артур заставил себя как следует рассмотреть открывшуюся его взору картину. Дверь распахнута настежь и, судя по всему – в квартире тот же говор, топот и толкотня, – народу там невпроворот.
Его заметили сразу же, едва он перешагнул порог, разделяющий коридор и комнату. Какой-то усатый хмырь в сером помятом костюме тут же вперил в него взор и закричал: