В. Запольский
БАБУШКА АНУШ И ЕЕ ДЕТИ
(семейные хроники)
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы – как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.
Эти стихи поэта-шестидесятника Евгения Евтушенко – кумира моей юности, не так давно случайно попавшие мне на глаза, заставили меня переосмыслить отношение к собственной биографии как к чему-то обыденному, заурядному, касающемуся меня одного и никого более.
Хотя, если посмотреть не очень пристально и очень обобщенно, так оно, наверное, и есть. Ничем не примечательная биография, обыкновенная. Таких, как я, родившихся в конце Великой Отечественной войны или чуть раньше и уже в младенчестве познавших лишения военного времени, миллионы. Все мы, послевоенные дети, не отличались атлетическим телосложением, изысканными одеждами, а самое главное постоянно недоедали. Я до сих пор помню голодные глаза моих одноклассников переростков-детдомовцев, потерявших в войну родителей, долго скитавшихся и в конце концов, эвакуированных в наши края. Они не были моими ровесниками, но учились вместе со мной в одном классе, и мы, домашние дети, и сами жившие впроголодь, как могли заботились о них, охотно делились с ними нехитрыми завтраками, хотя моя мама, заворачивая бутерброд в серую оберточную бумагу, строго-настрого наказывала съесть его самому. Так случилось, что были у нас вот эти скудные общие завтраки, была общая школа и были общие пацанские ценности. Говорю «пацанские», потому что в послевоенных школах мальчики и девочки обучались раздельно. И, наконец, объединяла нас и цементировала общая ЭПОХА – эпоха товарища Сталина. Как тогда говорили, великого вождя и мудрого учителя. Его грандиозные статуи с огромной указующей правильный путь рукой украшали центральные площади больших и малых городов. На аллеях парков и скверов его бюсты встречались, казалось, даже чаще чем деревья. Все центральные улицы населенных пунктов носили его имя. О величии и могуществе этого человека с утра до вечера вещали картонные тарелки-радиоприемники, имевшиеся в каждом доме. И мы на школьных линейках и смотрах художественной самодеятельности часто и вдохновенно исполняли сложенную сталинскими подхалимами радостную песню о великом друге и вожде. Во всю глотку писклявыми мальчишескими голосами орали: Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет, с песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет. Причем искренне верили, что это на самом деле так и есть, и пребудет вечно во веки веков, ибо ОН бессмертен. Вот серьезно, так прямо и думали – БЕС-СМЕР-ТЕН.
На этом, пожалуй, сходство моей судьбы и судеб моих сверстников заканчивалось, потому что, несмотря на суровость выпавшего на наше детство времени, в каждой избушке гремели свои погремушки. У кого тише, у кого громче, но совершенно не одинаково. Потому-то и выходит, что жизнь человека независимо от исторической агломерации, в которой она протекает, самоценна, уникальна и неповторима. И с этой точки зрения неинтересных людей и ничем не примечательных биографий в мире действительно не существует. Прав Е. Евтушенко. Это и заставило меня взяться за перо, чтобы оставить потомкам подлинную историю обыкновенной на первый взгляд семьи.
Глава 1. Счастливое детство
Я помню себя примерно с трех лет. Конечно же, достоверно воспроизвести каждый прожитый день не смогу, но некоторые детали помню хорошо. Например, как ходили мы с мамой в гости к ее старшей сестре Маргарите, или Маргуше, как называла ее мама. Всю дорогу, крепко держа меня за руку, мама наставляла: ничего не спрашивай у Маргуши про Юрика, хорошо? – Почему? – удивлялся я. – Где Юрик? Он, что ли, уехал? – Юрик умер, его больше нет с нами и никогда не будет, – горестно вздыхала мама, Маргуше будет больно, если ты напомнишь ей о нем.
Что такое «умер», я не понимал. Юрик был моим ровесником, и совсем недавно мне не разрешили играть с ним, потому что он заболел скарлатиной – об этом я помнил. Но то, что его больше нет и никогда не будет, никак не укладывалось в моей детской головушке. Как это так: жил-был и нету. Куда же он тогда подевался?