Головная боль проснулась раньше Алика. Точнее, она и не засыпала вовсе. Это Алик сбежал от нее в спасительный, как он думал, сон. В спасительном сне, впрочем, ничего спасительного не было. Наоборот, всю ночь спасаться приходилось ему, причем от чего-то столь невообразимо гнусного и ужасного, что головная боль по сравнению с этим кошмаром казалась легким морским бризом. Не открывая глаз, Алик протяжно то ли замычал, то ли застонал и в конце этого стона довольно неожиданно вышел на ноту ля, так что получилось – ээмммммммммляяяя. «Мля», – более четко повторил он и открыл глаза. Не прошла… голова не прошла. Переход из таинственного зазеркалья сна в привычную мерзость ноябрьского утра дался ему непросто. Да и вправду сказать, наигрустнейшие это мгновения в жизни любого человека. Когда ночной кошмар, еще не до конца развеявшийся, лижет очумелый от сна мозг, а тебя уже, здрасьте пожалуйста, встречает новый, вполне реальный, дневной.
Алик был не то чтобы крепким парнем, но способы знал. Нужно срочно проснуться и покурить, вернее, покурить, а потом уж… Замысловатым, волнообразным движением своего сорокалетнего тела Алик швырнул себя с кровати, площадью похожей на кухню в хрущевке, прямо в тапочки, и тут же – к двери на лоджию. Все, что нужно для старта нового дня, уже было там: сигареты, дождь, холод и вид на Москву с высоты 32 этажа, который эту самую Москву очень красил. Влажный ноябрьский смог в сочетании с первой затяжкой привел Алика в чувство. Он посмотрел вниз и подумал, что на стареющих женщин и распухшие от денег города-нувориши лучше смотреть с высоты птичьего полета. Ах, если бы он стал птицей, тогда можно было бы никогда не спускаться на эту воистину грешную землю, а прыгать себе с пентхауса на пентхаус многочисленных элитно-розово-сиреневых башенок. Кормиться милостью их добрых, ну по крайней мере к птичкам добрых, обитателей и находить окружающий пейзаж прекрасным, а жизнь очаровательной. Но Алик не был птичкой. Трудно назвать птичкой стодвадцатикилограммового бугая под два метра ростом, с фигурой борца, который окончательно и бесповоротно нарушил спортивный режим лет этак двадцать назад. Лицо борец имел такое, что становилось ясно: он нарушал не только спортивный режим, но и как минимум административный, гражданский и налоговый кодексы.
В последнее время Алику перло. Поболтавшись в лихие девяностые в бушующем океане инвестиционно-обнального банковского бизнеса, отдышавшись в начале нулевых на скалистых девелоперско-телекоммуникационных островах, к концу десятилетия мощное гольфстрим-мейнстримовое течение московской деловой жизни выбросило его в одну небольшую, но очень уютную контору. Контора разрабатывала интересную тему частно-государственного партнерства, дружбы и любви. Любовь оказалась взаимной. И как всегда бывает при взаимной любви, оба объекта любви расцвели необычайно. Государство принуждало Грузию к миру, успешно боролось с последствиями мирового кризиса, в который раз уже штурмовало заветную высоту в $100 за баррель магической черной жижи, изобретало очередные каверзы для страдальца Ходорковского, поднимало пенсии и опускало зарвавшийся московский средний класс. Контора тоже не бедствовала. Она скупала подешевевшую московскую недвижимость, расширяла производство, открыла представительство на Кипре, весело гуляла на корпоративах в «Метрополе», кормила сотню маркетологов, пиарщиков и прочих обаятельных бездельников и, что самое удивительное, после всего этого праздника оставалась еще немалая куча бабла. Более того, в полный рост вставала проблема, куда эту кучу девать, да так, чтобы при смене направления гольфстрим-мейнстримового течения, что в российских широтах случается до обидного регулярно, тупо не сесть. Решением этой непростой задачи вот уже четвертый год и занимался в конторе Алик. Занимался настолько успешно, что к настоящему моменту забыл, какая у него зарплата. Зарплата по московским меркам была вполне ничего себе, но побочные доходы, возникающие в процессе головокружительных комбинаций, были столь огромны, что зарплата на их фоне бледнела, скукоживалась и практически исчезала.