От автора. Когда-то мне довелось немало поколесить по стране, встречаться с самыми разными людьми. В те годы у меня выработалась привычка кратко записывать наиболее интересные из услышанных историй на отдельных листках, а те вкладывать в картонную папку малинового цвета. Папка эта постепенно пухла, так что ее тесемки уже едва сходились. Затем какое-то время эти наброски лежали без движения, а позднее и вовсе исчезли куда-то. Я уже и вспоминать о них перестал.
И вот совсем недавно, раскрыв пылившийся на антресолях старый дипломат я обнаружил внутри, к своему немалому удивлению, среди других бумаг и ту самую, малиновую папку.
Перелистывая пожелтевшие страницы, я подумал о том, что некоторые из намеченных сюжетов могут заинтересовать и современного читателя.
Летнюю сессию 1966 года ташкентские студенты сдавали по самой упрощенной схеме. Например, мы, студенты первого курса энергетического факультета Ташкентского политехнического института – вуза весьма серьезного – сдавали всего два экзамена вместо пяти и один зачет вместо положенной полудюжины. Говорили, что в некоторых других вузах сессия была еще короче. И вот что примечательно: неудовлетворительных оценок практически не выставлялось. Преподаватели проявляли невиданный либерализм, вытягивая за уши самых нерадивых своих питомцев. Во всяком случае, на нашем потоке “неуд” не получил никто, включая самых отъявленных прогульщиков.
С чего бы вдруг такие поблажки? Что за чудеса?
А дело в том, что, незадолго до сессии, 26 апреля того же года в Ташкенте произошло сильнейшее землетрясение с эпицентром непосредственно под центром города. Сила ударов была не меньше, чем в Ашхабаде в 1947 году, когда весь город в считанные минуты превратился в руины, похоронившие под собой многих его жителей.
По счастью (если это слово уместно в данном контексте), сама же природа уберегла полуторамиллионный ташкентский мегаполис от повторения ашхабадской трагедии. Вопреки самым пессимистическим ожиданиям, жертв оказалось совсем немного. Сообщалось всего о нескольких погибших, и это было похоже на правду.
Город спасло то, что колебания почвы происходили в вертикальной плоскости. То есть, строения подпрыгивали вверх-вниз, но практически не раскачивались из стороны в сторону, как это было в Ашхабаде. Даже саманные домики, не имевшие, казалось бы, ни малейшего запаса прочности, устояли в своем большинстве под ударом стихии за счет гибкости каркасов, связанных из жердей и горбылей, хотя и покрылись сетью трещин, нередко толщиной в руку.
Итак, по милости природы Ашхабад не повторился. Однако же значительная часть жилого фонда пришла в аварийное состояние. Вдобавок, отцы города из лучших побуждений завысили масштабы первоочередных работ по сносу ветхих строений. К примеру, в центре города для сноса зданий еще царской постройки использовались в качестве тарана танки со снятым орудием. Так вот, в ряде случаев танк с трудом справлялся со своей работой – настолько несокрушимыми оказались старые мощные стены, способные простоять еще много лет! Но они всё равно были обречены.
Впрочем, и отцов города можно и нужно было понять. Обещание возродить Ташкент прозвучало на самом высоком уровне – из Кремля. Как же было не использовать представившуюся возможность для кардинального решения накопившихся градостроительных проблем? Ведь в городе существовали целые кварталы трущоб, в том числе, печально известная Кашгарка…
Уже к лету Ташкент начал превращаться в одну огромную строительную площадку, и ему требовались всё новые и новые тысячи рабочих рук. Строители прибывали со всей страны, но людей всё равно не хватало. Вот потому-то нам, студентам, и “подарили” исключительно легкую летнюю сессию, с тем, чтобы максимально удлинить третий трудовой семестр, который мы проходили, в основном, на разборе старых строений в качестве неквалифицированной рабочей силы.
В час предрассветного разгула подземной стихии лично я спал в общежитии, в своей комнате, находившейся на верхнем этаже четырехэтажного кирпичного здания. Как ни крепок студенческий сон, но когда твою кровать трясут с неистовой силой на протяжении нескольких минут, то поневоле откроешь глаза. На секунду мелькнула подсознательная мысль, что, видимо, я проспал звонок будильника, и мои друзья-соседи-однокурсники устроили мне оригинальную побудку, хотя подобные шутки практиковались у нас крайне редко. Но уже в следующий миг, когда произошел окончательный переход к состоянию бодрствования, стало очевидным, что ни о каких шутках не может быть и речи, что случилось нечто экстраординарное.