Амплитуда распада

Скрежет. Виск. Тишина.

Пальцы Алексея Воронова сжались на краю стола, будто могли удержать рассыпавшуюся логику мира. Перед ним – монитор ЭЭГ. На нём – невозможное. На койке в центре реанимационного зала – мёртвая девушка.

Её звали Ирина. Молодая, двадцать три года. ДТП на пересечении Литейного. Черепно-мозговая, обе лобные доли в кашу. Приехали поздно. Он знал, что спасти её нельзя. Но кое-что другое… заставило его остаться.

Он не моргал. Мигал только курсор на экране.

– Это… артефакт? – пробормотал он, но сам не поверил.

Он давно привык к тому, что мозг – это электричество и биохимия. Привык к смерти. Привык к тишине в наушниках после остановки сердца. Но сейчас, спустя две минуты после прекращения пульса, сигнал продолжал поступать.

И не просто постсинусоидальные колебания. Не «сползание фазы». Не шорохи прибора.

А структура.

Логика.

Ритм, похожий на речь, но не речь. На музыку, но не музыку.

– Это… – Он протянул руку к клавише «запись». Нажал. Мягкий щелчок, как щелчок выключателя в комнате без света.

Он услышал голос Киры Сомовой за спиной:

– Что ты здесь ещё делаешь? Давно время твоего дежурства кончилось.

Он не повернулся. Он знал, как она будет выглядеть: усталая, раздражённая, с маской равнодушия. В клинике «Нейрон» все давно научились выключать эмоции.

– Посмотри. – Он кивнул на экран.

Сомова шагнула вперёд. Застыла. Она была опытна, цинична и жаждала открытий. Но её брови вздрогнули – на долю секунды. А потом – снова лицо учёного.

– Технический сбой, – сказала она. – Удали. Завтра переснимем протокол и всё.

– Это не сбой. Я проверил. Сигнал идёт с фронтальной зоны. После смерти.

– Алексей…

– Это не просто активность. Это структура, понимаешь? Сознательная. Как будто… – он замолчал, подбирая слово. – Как будто что-то ушло, но не исчезло.

– Мы не в философском кружке. – Она уже отвернулась. – Ночью мозги путают шум с откровением.

Но он уже не слышал. Он мысленно вернулся на сорок минут назад. Скрежет тормозов. Сирена. Тело на каталке.

И то, что она сказала, когда ещё могла шевелить губами:

«Он придёт… И ты его не узнаешь…»

Тогда он счёл это бредом. Сейчас – не мог.

Через трое суток. Архив.

Воронова не пустили в морг, но он всё равно пробрался в технический архив. Он перебрал десятки протоколов смерти. Никаких совпадений. До 2019 года – тишина. После – отдельные всплески. Все списаны на сбои.

Но он знал, что это не сбои.

Он видел узор.

Не смерть – а изгнание.

Не тишина – а переход.

Не конец – а переключение.

Он включил запись снова. Поверх графика начал чертить формулы.

Неон белой лампы мигнул. Воздух пах озоном. Где-то далеко скрипнула дверь.

И он, не зная зачем, прошептал:

– А если я последую за ней?

ЗАВЕСА

«Сознание – это не огонь, который гаснет.

Это кривая осциллографа,

Меняющая ось измерения».

Запах кофе. Графики на стене. И боль, которую он не отпустил.

Алексей сидел в своём кабинете – комнатке на третьем этаже, с облупленной штукатуркой и ржавыми батареями. Но сейчас это было святилище. На экране ноутбука – десятки наложенных ЭЭГ-сигналов. На доске – рукописные формулы. На полке – старое фото. Марина. Та, что осталась там, в другой стороне времени.

Он не мог отпустить её. Ни женщину, ни вопрос.

Сигналы были упрямыми. Во всех случаях – смерть. Зафиксированная, документированная. Но в каждом – всплеск. После. Несколько секунд – иногда даже минуту. И не случайный шум, а когерентная структура, со своим ритмом, повторяющимися фазами.

Он не верил в загробную жизнь. Но и в глюки оборудования – тоже больше не верил.

– Что, если это… не конец? – прошептал он, глядя в экран.

На доске красовалась гипотеза:

Ψ(t) ≠ 0, even after clinical death

→ Collapse → Ψ' (t+1) → |S_next⟩

→ Consciousness continuity via multiverse coherence.

Он работал над этим тридцать семь дней. Без выходных. Без сна. Внутри него гудела мысль: если сознание – квантовое состояние, оно не может просто исчезнуть. Оно ищет, куда свернуться. И сворачивается в ближайшую возможную реальность.

Смерть тела – это просто… отказ платформы.

Сознание соскальзывает – в следующую версию.