Дождь начался вскоре после полуночи. Сначала это были лишь отдельные крупные капли, защёлкавшие по листьям деревьев, росших на высоком берегу реки, но постепенно дождь набрал силу, и капли превратились в холодные острые струи. Юрий поёжился и поплотнее закутался в куртку. Тёплая июньская ночь постепенно остывала, уступая место зябкой прохладе дождя. Тёмное облако заволакивало тёмно-синее небо летней ночи, гася отсвет ночной зари, на фоне которой виднелись постройки дачного посёлка.
«Ещё дождя мне не хватало», – пробурчал Криницын. «Похоже, что это безобразие продлиться до утра».
Криницын сплюнул от досады. Сегодня был очень удобный день. На селекционной станции осталась только дежурный зоотехник. Молодая девчонка, которая навряд ли высунется до утра из лабораторного корпуса. А тут этот дождь!
На четырнадцатую станцию Института генной инженерии и селекции столичного журналиста Юрия Криницына привели интересные слухи, которые донесла до него его новая знакомая Люсьена. Юрий поморщился. Недалёкая, пустая, но самоуверенная Люся, не отличавшаяся ни внешней, ни душевной красотой, совершенно не вызывала у интеллигентного и культурного журналиста симпатий. Единственное, что заставило Криницына пойти на сближение с ней – это профессиональный интерес.
На селекционной станции происходило что-то… И непонятность и закрытость этого «что-то» привлекало его, журналиста до мозга костей, с той же силой, с какой варящееся в алюминиевом тазу сладкое и душистое варенье привлекает пчёл и ос со всей округи.
Криницын вновь брезгливо поморщился: чтобы свести знакомство с Люси (как величала себя сама Люсьена) ему пришлось завести близкие связи с активистами из «Союза за гармонию с природой», где обреталась Люся. Людьми, которых Юрий откровенно презирал. И накропать бездарную статью в одну из местных газет, которую активисты считали своим рупором. Статью, при воспоминании о которой Юрия Криницына, профессионального журналиста, охватывал жгучий стыд, как мальчишку, написавшего мелом на заборе неприличное слово. Но зато он стал доверенным лицом в этом… «клубе по интересам».
Ещё и вчерашняя ссора с Вертихиным, давним, ещё со школы, другом Криницына. Знал бы он, что Евгений назначен новым директором станции – не понадобились бы эти клоуны… Наверняка, Евгений пошёл бы навстречу старому приятелю.
Дождь не прекращался, грозя перейти в настоящий ливень, и журналист, посмотрев на видневшиеся вдалеке корпуса селекционной станции, стал спускаться к реке.
***
Жеребёнка Павлик увидел на рассвете. Услышал сквозь сон далёкое конское ржание и проснулся. Некоторое время он сидел на кровати и, протирая глаза, вспоминал, что же ему приснилось.
Юлька мирно посапывала, обняв подушку. Павлик тихонько встал, накрыл сестрёнку съехавшим на пол одеялом и подошел к окну.
Утро только начиналось. Чисто вымытое ночным дождём небо уже окрасилось нежно-голубыми оттенками, а на алеющем востоке из-за горизонта показалась кромка солнечного диска. Сад еще скрывался в сиреневых утренних сумерках, дыша дождевой сыростью. От видневшейся за дачей речки наползали клочки белесого тумана.
Павлик вновь услышал тихое ржание. Звуки доносились с луга, закрытого от взора мальчика широкой верандой, где бабушка (когда её не вызывали по срочным делам Дальней космической связи) по вечерам рассказывали Юльке и Павлику сказки. Павлик тихонько, стараясь не шуметь (чтобы не разбудить родителей, спавших в соседней комнате), пробрался на выходившую в сад террасу. И замер от удивления. На лугу пасся необыкновенный жеребёнок. Гордо вскинутая головка, точёные ножки, шелковистая, развевающаяся под утренним ветерком грива, сияющая червонным золотом… Необыкновенной была и масть жеребёнка: огненно-рыжий окрас, подсвеченный алыми лучами восходящего солнца, напоминал расплавленную медь.
«Красный конь… на заре…», – подумал Павлик, будучи не в силах оторвать взгляд от чуда. Жеребёнок, заметив мальчика, тонко заржал, как будто приглашая поиграть вместе на утренним росистом лугу. Но у Павлика, как назло, слипались глаза, и мальчишка с трудом добрался до кровати.