Тьма. Не та, мягкая, домашняя, в которой угадываешь очертания комода или дверной ручки. Эта тьма была плотной. Липкой. Как смола, залившая глаза, уши, рот. Лора дернулась, пытаясь вдохнуть полной грудью, и втянула носом воздух, от которого скрутило желудок. Запах. Сладковато-гнилостный, как испорченное мясо, смешанный с едкой гарью и чем-то невыразимо древним – пылью гробниц и ржавчиной веков. Не похмелье. Не сон. Это было здесь.
Она лежала на спине. Что-то холодное и шершавое впивалось в щеку – камень? Бетон? Голова гудела, как улей, с левой височной области пульсировала тупая боль. "Ударилась…" – мелькнуло автоматически. Память выдавала обрывки: спешка, пачка дешевых макарон в одной руке, телефон в другой – звонила Марина, надо было договориться о завтра, Максим скулил, что зайца потерял… Потом – резкий свет фар? Пронзительный визг тормозов? Или просто темнота?
«Максим…» – имя сына сорвалось с губ хриплым шепотом. Паника, острая и ледяная, сжала горло. Где он? Она завозилась, пытаясь сесть. Руки скользнули по влажной, склизкой поверхности под ней. Одежда – старые джинсы, растянутый свитер, кроссовки – были мокрыми и грязными. Телефона не было. Ни в карманах, ни рядом. Кошелек? Нет. Сердце заколотилось, как птица в клетке. «Грабители? Психи? Где я?!»
Ее пальцы наткнулись на знакомый холод металла в кармане джинсов. Ключ. Один-единственный ключ от их квартиры на окраине. Она сжала его до боли в костяшках. Эта маленькая железка была единственной нитью, связывающей с нормальностью. С Максимом. С чашкой вечернего чая. С дурацким зайцем, которого снова надо искать под диваном.
С трудом поднявшись на ноги, Лора замерла, вслушиваясь. Тишина была неполной. Где-то далеко-далеко капала вода, размеренно, как метроном конца света. Эхо разносило странные звуки – то ли вой ветра в трубах, то ли чей-то протяжный, безутешный стон. А еще… шелест. Как будто кто-то огромный и невидимый медленно переставлял ноги в темноте.
Она шагнула наугад, спотыкаясь о невидимые неровности пола. Рука нащупала стену – холодную, шершавую, покрытую какой-то слизистой пленкой. Отвращение скрутило спазмом. Впереди, сквозь узкую щель в нагромождении каких-то темных масс, пробивался слабый, багровый свет. Не похожий на солнце. Скорее, на отблеск гигантского пожара за горизонтом.
Лора протиснулась в щель, затаив дыхание. То, что открылось взгляду, вырвало у нее тихий стон.
Она стояла на краю гигантского провала, похожего на карьер или котлован чудовищных размеров, уходящего вниз, в непроглядную тьму. Напротив, через пропасть, поднимались странные, остроконечные структуры из черного, будто обсидианового, стекла. Они отражали багровый свет, струившийся сверху откуда-то с невидимого "неба", создавая зловещие блики. Воздух дрожал от монотонного гула, словно где-то работали невидимые турбины размером с дом.
Внизу, в глубине каньона, извивалась река. Но это была не вода. Это была черная, маслянистая жижа, пузырящаяся и клокочущая. По ее поверхности медленно плыли белесые, бесформенные комья, напоминающие то ли гигантские личинки, то ли скрюченные человеческие тела. Запах гнили и гари исходил именно отсюда.
«Завод…» – прошептала Лора, цепляясь за знакомое слово в этом кошмаре. «Химический комбинат… авария… взрыв…» Разум лихорадочно искал рациональное объяснение. «Газ… отравление… галлюцинации… Надо найти людей! Спасателей! Полицию!»
Вдалеке, по краю пропасти, двигались фигуры. Люди. Лора вскинула руку, крик застрял в горле от сухости:
– Эй! Помогите! Здесь кто-нибудь есть?! Я заблудилась! Мне нужен врач! Вызовите полицию!
Ее голос, обычно звонкий, когда она кричала Максиму, чтобы шел ужинать, здесь звучал жалко и глухо, теряясь в гулкой пустоте. Фигуры не обернулись. Они просто брели. Медленно, беспорядочно, как заводные куклы с севшими батарейками. Один, ближе других, остановился и повернулся в ее сторону.
Лора замерла. Это был мужчина. Вернее, то, что от него осталось. Лицо распухло и обвисло, как тесто, один глаз затянут мутной пленкой, из другого сочилась черная жижа. Рот беззубо шевелился, что-то беззвучно шепча. Одежда – лохмотья комбинезона – слиплась с кожей, которая местами была неестественно блестящей и липкой, будто покрыта смолой.