I. Как известно, семиотика выработала методологию, позволяющую при помощи одних и тех же научных принципов анализировать разные сферы духовной жизни общества, понимаемые как знаковые системы. Поэтому широкое распространение в гуманитарных науках семиотического подхода привело к существенным новациям в области литературоведения, в частности, исторической поэтики. В этом отношении показательна эволюция И. П. Смирнова от его первых книг, связанных с классическим пониманием исторической поэтики, к работе «О древнерусской культуре, национальной специфике и логике истории» (Вена, 1991). Здесь же можно назвать и книгу А. М. Панченко «Русская культура в канун петровских реформ» (Л., 1984), а также сочинения Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова, Б. А. Успенского и других.
Другим важным фактом состояния русского гуманитарного знания последней четверти XX века является возвращение в научный обиход историко – культурных трудов русских религиозных философов начала ХХ столетия (Н. А. Бердяев, о. С. Булгаков, В. В. Розанов, Е. Н. Трубецкой, о. П. Флоренский, С. Л. Франк и т. д.), для которых характерно усиленное внимание к специфике национального сознания, к «судьбе России», к тому оригинальному, что она вносит в мировую цивилизацию, причем решение данных проблем для этих мыслителей обязательно предполагало обращение к художественной литературе: именно в художественном слове с особенной силой выразились специфика и напряжение «русского духа». Подобный подход в свою очередь приводил этих мыслителей к рассмотрению не какой-то одной стороны русской жизни, а к её осмыслению в целостности и единстве.
В настоящее время возможен синтез этих двух научных традиций, заключающийся в попытке литературоведческими методами исследовать художественные тексты с точки зрения присутствия в них самых общих, фундаментальных начал русского самосознания.
При таком подходе литература, сохраняя свою специфику, будет понятна как воплощение в слове всего духовного существа России. Тогда научными средствами (выработанными русским формализмом, структурализмом, а с другой стороны – М. М. Бахтиным, Л. В. Пумпянским, А. В. Михайловым, С. Г. Бочаровым, Э.-Р. Курциусом, Э. Ауербахом и другими) можно будет обнаружить телеологию истории и литературы, увидеть не только её жизнь, но и судьбу, то есть проявление в ней «русской идеи».
II. Любая национальная идея, в том числе и русская, является, в конечном счёте, выражением общенациональных представлений о смысле существования своей страны, её назначения и роли в мировой истории. Она – своеобразная мифологема, переводящая в идеальный план реальности национальной жизни, причём реципиентами она воспринимается (как любая мифологема) в качестве истинной, раскрывающей не всегда понимаемую при поверхностном взгляде глубинную сущность национальной судьбы. Характерно понимание «русской идеи» В. С. Соловьёвым. Для него она равна вопросу о назначении России: «‹…› какова же та мысль, которую он (факт существования России – П.Б.) скрывает за собою или открывает нам; какой идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело; какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира?»[1]
III. Сам факт существования национальной идеи не является бесспорным. Его признание или отрицание зависит от общего понимания законов всемирной истории.
Так, представление о внутреннем единстве мирового процесса очень часто приводит к нивелировке национальной специфики в истории отдельной страны (или региона). Возникают концепции параллелизма в развитии всех стран, когда считается, что они неизбежно проходят (за редким исключением, только подтверждающим правило) одни и те же стадии (экономические, социальные, культурные и т. д.). Такой подход, в целом соответствующий историософии гегельянства и марксизма, был довольно распространён в русской науке (см., например, фундаментальную и острую книгу Н. И. Конрада «Запад и Восток» (2-е изд. М., 1972) или же коллективные труды «Всемирная история», «История всемирной литературы»).