Когда мне становится тяжко и муторно, я стараюсь вспомнить картину, которая сразу погружает меня в состояние тихого счастья. Мысленно проскальзываю внутрь своей памяти и остаюсь там, как в надежном прибежище, пока не вернется душевное равновесие. Иногда хотелось бы переместиться туда насовсем, но в воспоминаниях жить нельзя. К тому же в моем восприятии запечатлено не одно внезапно выхваченное мгновение, а множество сходных срезов реальности, почти тождественных, как взаимное отражение вереницы зеркал или череда параллельных вселенных. В них действуют те же лица, и происходит всё в том же месте, и даже слова подчас произносятся те же самые, но каждый раз всё немного иначе.
Тиатара. Планета в системе Айни. Тиастелла, самый крупный здесь город. В городе – старинный аристократический дом, извне – изысканно ассиметричный, состоящий из закругленных волнообразных линий, внутри – похожий на раковину или орбитальную станцию с несколькими отсеками. Впрочем, многое для уроженцев Земли здесь интуитивно понятно. И я уж буду называть помещения, как нам привычно.
Маленькая гостиная, примыкающая к овальному залу. Юноша учит девушку обращаться со скрипкой. Он – человек, она – нет. Его зовут Карл-Макс. Ее – Иссоа. Он – барон, она – принцесса императорской крови, ее предки – с погибшей планеты Уйлоа. Я сижу рядом и временами перевожу их реплики. Они общаются на космолингве, искусственном межгалактическом языке, который Карлу-Максу кажется мертвым и невыразительным. С экспрессивной идиоматикой там действительно швах, и никакое «доннер-веттер» на космолингве ввернуть невозможно. Но уйлоанского он еще не освоил, а Иссоа не говорит ни по-немецки, ни по-английски. Упрощенному английскому, правда, ее обучали в школе, но больших успехов она не достигла.
Большинство понятий, касающихся человеческой музыки, и особенно скрипки, ее устройства и приемов игры на ней, отсутствуют в космолингве, а в уйлоанском тем более. Зато есть слова итальянские. Поскольку я космолингвист, мне приходится быстро подыскивать нужные термины, изобретать аналоги или объяснять, что Карл-Макс имеет в виду.
За нашими музыкально-словесными упражнениями с нескрываемым удовольствием наблюдают старший брат Иссоа – мой опекун и учитель, магистр Джеджидд, он же принц Ульвен Киофар, – и отец Карла-Макса, барон Максимилиан Александр Ризеншнайдер цу Нойбург фон Волькенштайн, знаменитый исследователь цивилизаций дальнего Космоса. Оба они иногда вступают в беседу, потому что магистр – выдающийся переводчик (его псевдоним, «Джеджидд», означает на тагманском «Толмач»), а Максимилиан Александр – не только космоплаватель, но и музыкант, хотя его инструмент не скрипка, а клавишный синтезатор. На Земле это, вероятно, был бы скорее рояль, однако в Космос рояль не затащишь. Впрочем, из синтезатора можно извлекать куда более разнообразные звуки, чем из рояля, изображая и орган, и оркестр, и любые другие натуральные и электронные инструменты. На Арпадане, где мы раньше жили, отец и сын часто играли дуэтом. Они любят старинную музыку, и мне теперь тоже придется ее полюбить.
Карл-Макс – мой жених. Я – будущая баронесса. И я нисколько его не ревную к уйлоанской сирене. На взгляд обычного человека, она может, как все уйлоанцы, показаться каким-то чудовищем. Три глаза, зеленоватая кожа с еле видимыми чешуйками, вместо волос – гибкий панцирь темного цвета, пальчики с перепонками. Но Иссоа обворожительна. В ее глазах – бирюза океана. Ободки вокруг глаз – золотистые. Голос… С ним не сравнится вообще ничто.
Поначалу Карл-Макс обозвал ее между нами «Царевной-Лягушкой» (Froschprinzessin), однако, познакомившись с нею поближе и услышав, как она поет и играет на своем уйлоанском стеклянном органчике, мийон эреллай, тотчас переменил ее прозвище на «Лорелею». Оно только для нас двоих, она об этом не знает.
Полагаю, что люди для уйлоанцев тоже выглядят как минимум странно или даже уродливо, и я теряюсь в догадках, насколько Иссоа находит моего Карла-Макса красивым (кстати, она зовет его «Каарол»). Впрочем, сейчас он не такой покоритель девичьих душ, каким был в нашей школе на Арпадане. Сердце ринулось в пятки, когда я его впервые увидела! Ангел космоса. Греческий бог. Златокудрый, синеглазый, высокий, стройный, облаченный в комбинезон, мягко переливавшийся радужными оттенками. Я влюбилась и страшно переживала за собственную нескладность и отсутствие светских манер. Мне казалось, он смотрел на меня свысока. Ишь, барон-вундеркинд, такой-этакий… А сейчас он всё еще слаб, тощ и бледен после всего пережитого. Но теперь я люблю его не с девчоночьим придыханием «ах, какой парень!», а гораздо сильнее и глубже.